Избранное

Болтают всякие дурни, что можно-де продвинуться, надо, говорят, только подлецом быть. Ерунда! Подлецом?! Я, братец, архиподлецом готов стать, да, видно, счастья мне нет! Не везет, черт дери. Видать, и подлецом быть — тоже дело нелегкое, способность особую надо иметь: смелость, что ли, или просто смазливую физиономию. Да ведь и я, к слову, не урод какой, разве что нос проклятый, откуда только он взялся; из-за него, должно быть, все беды на мою голову; и ведь не бог знает какой нос, мало ли людей с совсем уж непотребными носами, но другим все с рук сходит, а мой нос так и лезет всем в глаза. У регистратора вон тоже носище дай бог; если б не борода — грош ему цена… И вот тебе справедливость: на его столе электрический звонок, а на моем нет. Почему, спрашивается? По-человечески ли это? Почему такое надо мной издевательство, что им стоит приделать и к моему столу звонок, разве это так уж трудно? Иной раз, знаешь ли, чуть с ума не схожу, глядя, как регистратор сидит себе, папироску покуривает да в звонок тычет — будто в сердце мне тычет; готов, знаешь ли, схватить ножницы и перерезать все провода… все до единого! Ужас до чего это меня бесит!.. А иной раз, как разберет меня досада, забираюсь в какую-нибудь дыру и начинаю пиво глушить — одну кружку, другую, третью; а как налижусь, давай всех костить без пощады — и регистратора, и архивариуса, и помначальника — в пух и прах! Спасибо еще, что им об этом не докладывают…

А госпожа министерша тоже хороша, нечего сказать: обещала, что и мне звонок поставят, а все ни с места. Я-то, простофиля, каждую пятницу пыхчу — тащу ей с базара кошелку; а перед выборами взял да три пачки бюллетеней в кошелку сунул. Собственной рукой их писал. Триста бюллетеней! Не шутка… И все зря — все равно звонка нет. Никакого порядка! Поистине никудышный мы народ, интеллигенты! Не чета барыне Поликсени…

София, 15 января 1897 г.

Перевод К. Бучинской и Ч. Найдова-Железова.

РАЗНЫЕ ЛЮДИ — РАЗНЫЕ ИДЕАЛЫ II {117}

— Лей, лей. Еще… еще…

— Смотри, через край.

— Ничего, пусть через край. Лей! Хочу поднять полный стакан и выпить до дна. Пусть льется вино по жилам, пусть согревает мое тело — как-никак три года оно коченело, скрючившись под хладным мечом парламентской комиссии. Лей!.. Довольно… Спасибо. Давай и ты свой стакан. Ну, за наше здоровье! Ура! Да здравствует амнистия!.. Эх, славное винцо. Теперь-то я чувствую всю его сладость, теперь, когда с моих плеч сняли этот адский груз… Итак, наши друзья подвели под прошлым черту. Браво! Все, что было, предано забвению. Браво! Значит, если теперь и раскроется та жуткая драма на Орландовском кладбище… (а ну, взгляни, в соседней комнате никто не подслушивает)… если и разгадают загадку зеленого сукна с металлической пуговицей и то, откуда взялась в ночной темноте вспышка нефти, и ужасный смрад, и шипение… и закрытая коляска в Драгоманском ущелье, и все, все… Ух-х! Волосы встают дыбом… Но, баста! Амнистия все списала. Да здравствует, трижды да здравствует амнистия… Значит, если и вскроется все, что было в восемьдесят восьмом, если и узнают про оргию в четвертом участке, все равно ничего не сделают — что было, то прошло… и эти наши четыре девицы бессильны перед законом, пусть себе жаждут возмездия, ха-ха-ха! А дружок наш не дурак{118}, знает, что жизнь — она штука переменчивая, могут наступить и другие времена, когда по-настоящему будут сводиться счеты… Молодчина!

Значит, все тайны четвертого участка, пятого участка теперь относятся к области сказок, пусть ими няньки пугают непослушных детей. Браво! Однако… Черт подери, все еще нельзя обойтись без  о д н а к о… Однако, нужно еще кое-что сделать. Нужно собрать и уничтожить все документы парламентской комиссии… Впрочем, и это еще не все. Печатные документы — это лишь маленькая часть всех существующих документов (я не говорю о тех, которые нашим друзьям удалось уничтожить), да еще их копии и списки хранятся у нескольких лиц… Ох! Кабы на три денечка вернуть те славные времена, уж я бы из глотки у них вырвал эти чертовы записи, однако… Хотя, кто знает!

Пока что мы спасены и можем жить спокойно. Еще раз: да здравствует амнистия! Пусть беспокоятся те, кого таскали по участкам, кто гнил в подвалах без суда и следствия, кто спал на голых досках, те, перед глазами которых день и ночь маячил штык солдата и сабля жандарма, те, кто вынужден был скитаться по стране, те, кого мучили и истязали, чья жизнь прошла в непрерывных гонениях и унижении…