Избранное

Впечатления этого дня должны были завершиться еще одним маленьким эпизодом, героем которого был опять-таки бай Ганю. В театре, как я уже сказал, давали балет «Puppenfee». Мы взяли места в партере. Зал был полон. На общем фоне темных костюмов светло-серое бай Ганево одеяние бросалось в глаза резким контрастом. Занавес поднялся. Мертвая тишина. Все вперили взгляд в фантастические декорации на сцене. Чувствую, справа от меня бай Ганю что-то возится, пыхтит, но не могу оторвать глаза от сцены: там, по взмаху магической палочки, одна картина сменяет другую, отдельные группы балерин появляются и исчезают; то воцаряется полный мрак, то всю сцену заливает одноцветное либо разноцветное освещение — феерия! Вот от общей группы балерин отделяется одна, быстрыми мелкими шажками выбегает на авансцену, останавливается и, подпрыгнув, плывет в воздухе, опираясь на один только носок… В этот самый момент у меня за спиной истерическое «ха-ха-ха!» раскалывает воздух. Поворачиваюсь налево: все сидящие позади хохочут и показывают куда-то вправо от меня. Я почуял недоброе. Поворачиваюсь к бай Ганю… О господи! Что же я вижу?! Бай Ганю снял пиджак, расстегнул жилетку, ставшую ему тесной из-за напиханных за пояс флаконов, а капельдинер держит его двумя пальцами за рукав и делает ему головой совершенно недвусмысленный знак, предлагая выйти из зала. Бай Ганю, выпучив глаза, отвечает ему тоже знаком: «Не больно, мол, испугал!» Именно эта молодецкая сшибка вызвала истерический хохот у одной юной девушки позади нас, а за ней захохотал весь театр. Картина! И представьте себе, господа: поглядел я, сгорая от стыда, словно принуждаемый какой-то силой, на ложи, и взгляд мой встречается с устремленными на меня взглядами одного знакомого немецкого семейства, где я всегда был очень хорошо принят, причем в глазах их я прочел искреннее сочувствие моему отчаянному положению.

А бай Ганю энергично тянет меня за рукав:

— Пойдем, пойдем отсюда. Черт с ними, с этими жидами… Доберусь я до них, погоди!..

III. Бай Ганю в бане

— Давайте теперь я расскажу о своей встрече с бай Ганю, — сказал Стойчо.

— Рассказывай, — отозвались мы, зная, что Стойчо умеет рассказывать о такого рода  к о м е д и я х.

— Дело было тоже в Вене. Сижу я как-то утром в кофейне Менделя; спросил чаю и стал смотреть болгарские газеты. Углубился в одну интересную статью, где шла речь о том, каким способом можно конституцию сильно потревожить, а то и вовсе разобрать на части, в то же время оставив ее  н е р у ш и м о й… Увлеченный чтением, я не замечал ничего, как вдруг у меня над ухом раздалось громкое: «А-а-а, добрый день!» — и чья-то потная рука схватила мою правую руку. Поднимаю глаза: широкоплечий, скуластый, черноглазый, черноволосый, даже чернокожий какой-то господин, с закрученными усами и небритым подбородком, облаченный — во что бы вы думали? — в сюртук нараспашку, с красным поясом, высовывающимся на два-три пальца из-под жилетки, в белой (по-нашему белой) сорочке, без галстука, в черной шляпе набекрень, в сапогах и с врачанской тростью под мышкой. Молодой: самое большее — лет тридцати на вид.

— Извините, сударь, — сказал я с легким удивлением, — я не имею удовольствия быть знакомым с вами.

— Как? Не знаком, говоришь? Да нешто ты не болгарин?

— Болгарин.

— Ну?

— Ну?

— Ну вставай, пойдем походим. Чего ты тут киснешь? Меня бай Ганю звать. Вставай!

Ему не было надобности говорить, что он бай Ганю.

— Извините, господин Ганю, я сейчас занят.

— А коли занят, чего ж в кофейне сидишь?

Я не нашел нужным пускаться в объяснения. Но он не обнаруживал ни малейшего желания оставить меня в покое и тут же выпалил:

— Вставай, своди меня в баню. Где тут баня?

О-го! Сводить его в баню! Я почувствовал приступ бешенства, но сдержался. И не только сдержался, а мне даже стало смешно. Видимо, бай Ганю в самом деле нуждался в бане: от него издали несло кислятиной. Ничего не поделаешь: как-никак соотечественник, надо было ему помочь. Я решил воспользоваться случаем и самому принять душ. Было очень жарко. Мы отправились в летнюю купальню с большим бассейном. По дороге, если попадалось что-нибудь более или менее любопытное, я считал нужным указывать своему спутнику и давать ему объяснения, но заметил, что он слушает меня неохотно, роняя лишь время от времени равнодушное «а, так-так» или «знаю», видимо, этим давая мне понять, что он не так уж прост. Либо перебивал меня каким-нибудь совершенно не идущим к делу вопросом. Рассказываю ему, например, о памятнике Марии-Терезии на площади между музеями, а он дергает меня за рукав:

— Взгляни вон на ту, в синей юбке, а? Какая она, по-твоему? Скажи, как это вы их узнаете: которая такая, а которая — нет, а? Я сколько раз впросак попадал.

И бай Ганю дополнил свой вопрос злодейским подмигиванием.