Избранное

Иржи подошел к куче песка и стал разглядывать девочку. Ей годика три. Платьишко на ней ветхое, и на ногах нет деревянных башмаков. Она обута в рваные туфельки. Из одной торчит розовый пальчик. Девочка вся перепачкалась в песке, даже лицо замарала.

Она подняла голову, тряхнула косичкой и уставилась своими голубыми глазенками в голубые глаза Иржика. Потом встала и с любопытством спросила:

— Дяденька, вы куда идете?

Спросила не просто по-чешски, а чисто по-ганацки! И сделала к нему несколько шажков.

— Вот сюда! — показал Иржик на решетку перед домом те Вассенар.

Девочка молча покосилась на шпагу Иржика и покачала головой. Потом повернулась и снова присела возле кучи песка:

— Дяденька, хотите я вам пирожок сделаю?

Иржи подбежал и поднял девочку. Та и не думала возражать.

— Как тебя зовут?

Он не мог оторвать от нее взгляда! Не мог насладиться родной чешской речью из ее детских уст!

— Так ведь я же Маржка! — удивилась девочка.

— Маржка, поцелуй меня!

И сам принялся целовать ее лобик, соломенные волосенки, чумазое лицо и веснушчатый носик.

— Ну, хватит! — весело крикнула девочка и спросила: — Вы к нам идете, дяденька?

— К вам, — ответил Иржик, опуская девочку на землю.

И все-таки он дома! Сорок рек, сорок гор, сорок дней, четыре ступени.

— Постойте, я отворю, — сказала она, взбежала по ступенькам и повисла на запоре решетчатой калитки. Калитка открылась.

— Заходите, дяденька! — Девочка вбежала во двор, тряхнула косичкой и показала перепачканной ручонкой на серый дом.

Иржик улыбнулся ей и вошел…

Перевод Т. Чеботаревой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЯЧМЕНЬКА Роман

Ječmínkův návrat

Praha, 1965

КНИГА ПЕРВАЯ

1

В первые шесть недель после родов даже отъявленная грешница — и та похожа на ангела.

А в сером доме усадьбы те Вассенар в городе Гааге на шелковых перинах, укрытая медвежьей шкурой, присланной Густавом Адольфом шведским еще в Прагу, лежала женщина, по мнению многих — наидобродетельнейшая — Елизавета Стюарт, злосчастная чешская королева, — красоты поистине ангельской. На щеках ее еще не погас румянец горячки, а лоб и обнаженные руки были как из слоновой кости.

Неделю назад она родила девятого ребенка — дочь. Роды были тяжелые. Прежде, бывало, не успеет королева разродиться — и болестям конец. Гейдельбергский доктор Румпф, муж многоопытный, упрекал ее в легкомыслии. Но такой она была уже в Гейдельберге, где родила принцев Фридриха Генриха, Карла Людвига и принцессу Елизавету, и после, в Праге, где увидел свет шустрый Рупрехт. Не изменилась она и во время бегства из Чехии, когда в Кюстрине, в замковой зале, похожей на мрачное подземелье, родила сына Морица. И в Гааге, где появились Луиза Голландина и сыновья Людвиг и Эдуард.

Людвиг умер семнадцати месяцев. Изо всех детей Елизаветы он единственный был светловолосым, да еще у Луизы Голландины были каштановые волосы и голубые глаза. Тогда в Гааге, а особенно в Брабанте среди испанцев, злословили, будто эти двое потому светленькие, что королева влюбилась в своего неунывающего рыцаря Христиана Брауншвейгского, который вербовал войска «Во имя бога и королевы» и вышел в бой против Спинолы, прикрепив на шляпу вместо перьев ее перчатки. Кое-кто утверждал, что и перевязь на панцире у герцога — из ее красных чулок. Был ли это поклеп иезуитов, преследовавших королеву и в изгнании, или неистовый рыцарь и «светский епископ Хальберштадтский» на самом деле служил изгнанной чешской королеве с бо́льшим усердием, чем допускали нравы, правда заключалась в том, что у шестерых старших детей Елизаветы была смуглая цыганская кожа и волосы цвета воронова крыла, как у Фридриха Пфальцского и всех Виттельсбахов. И Эдуард, родившийся через год после белолицего Людвига, снова был «black baby» — черное дитя, как говорила королева.

Новорожденная, пока еще безымянная девочка, тоже появилась на свет с густыми черными волосами. Наречь ее были должны Генриеттой Марией. На этом настаивал английский посол в Гааге сэр Дадли Карлтон. Он уже добился английского имени для принца Эдуарда, родившегося еще при жизни отца Елизаветы, короля английского и шотландского Якова I. Супруга Карла I, сына Якова и брата Елизаветы, Генриетта Мария, хотя и была, по смелому выражению сэра Дадли, «молодой, вульгарной француженкой», однако влияние ее на короля Карла I становилось все сильнее. Поэтому оказать ей уважение и попросить стать крестной матерью было разумно. Двору изгнанников в Гааге приходилось рассчитывать не только на голландские субсидии, дружба с англичанами могла пригодиться в трудную минуту.

Юная супруга Карла I, получив известие о новом ребенке Елизаветы, скривила губы и обронила: «Как, опять?», но согласие быть крестной в поздравительном письме выразила.

«Как, опять?» — восклицали и многие другие.