Избранное

На правом берегу нижнего Рейна раскинулся маленький старинный городишко Ренен. Рейн в этих местах желт как янтарь, а дороги к нему обсажены тополями. Окрестные деревни, как и все гельдернские деревни, чистые, светлые и трезвые даже после разгульных сельских ночей. Красные церквушки не отличишь друг от друга. Все одинаково пыжатся как индюки, стоят ли они на площади в Вийке, Доорне или в Эдо. А могли бы стоять и в Барневельте, не будь этот город таким спесивым и не имей своего, еще более спесивого храма. Грязи всюду по щиколотку — и на дорогах, и на площадях, — так что деревянные башмаки здесь — обувь мужчин и женщин и в будние дни и по воскресеньям. На каждом холмике крутится ветряная мельница. Вот каналов здесь поменьше, чем в других уголках Нидерландов, и местные господа еще не помешались на тюльпанах. Но самое главное — тут нет моря.

Фридрих и Елизавета однажды провели в Ренене ночь. Было это во время их свадебного путешествия. У городских ворот молодоженов приветствовал Генри, тогда еще граф нассауский. Он поджидал их со свитой разряженных дворян. В воротах им кланялся бургомистр и советники — все с золотыми цепями. Принц Генри и свита устроили в честь гостей на монастырском дворе турнир в средневековых масках. Вечером Елизавета любовалась на Рейн, волны которого серебрила полная луна.

Рядом с ней стоял, однако, не молодой супруг, еще пировавший с голландскими дворянами в монастырской трапезной, а сэр Томас Роу. Он нараспев читал стихи из «Сна в летнюю ночь», мечтательно глядя на нить жемчуга, обвивавшую шею Елизаветы. Юная женщина в лунном свете казалась ему Титанией, сам он представлялся себе Обероном.

В тысяча шестьсот двадцать третьем году, когда Фридрих уже лишился престола и жил изгнанником в Гааге, он позаботился о будущем детей. Продал герцогу Лотарингскому пфальцский пограничный городок Ликсгейм за сто тридцать тысяч талеров. Император тут же забрал половину. Другую половину, однако, Фридрих положил в голландский банк для своих детей. Деньги приносили проценты. На них Фридрих задумал построить дом в Ренене, потому что был сыт Гаагой по горло, и уж если жить в деревне, то в настоящей, и пусть среди обжорливых и пьющих мужиков, но не среди гаагского сброда.

Фридрих долго мечтал о будущем «Palazzo Rhenense»[69] с многочисленными окнами и анфиладой комнат, со спальнями и столовыми, с огромной кухней в подвальном этаже — такой, как он высмотрел в лондонском Тауэре, — и с итальянским порталом на южной стороне.

Наконец приступили к разборке старого монастыря. На его фундаменте начал расти новый дом. Фридрих, взяв с собой Хайни, часто уезжал в Ренен, где ночевал в деревянном домике по соседству со стройкой, и целыми днями бродил по лесам.

Каменщики строили не спеша, мастера всегда хотели от Фридриха денег вперед, потому что знали его привычку должать. А банк выплачивал проценты осенью. Так что только весной того года, когда погиб Хайни, дом был подведен под крышу. Это был не «палаццо», а дом внешне весьма простой, как и большинство голландских домов. Да и внутри Koningshuis[70], как прозвали дом короля-изгнанника, роскошью не отличался, но в нем разместилась вся семья, а если случалась надобность, то и гости. Фридрих сообщал всем, что велел построить его как летний дворец для королевы, на самом же деле этот дом отвечал его вкусам, удаленный от мира и окруженный почти немецким лесом и людьми, говорившими на нижнесаксонском наречии, которое Фридрих понимал лучше жесткого говора голландцев. Фридрих мог здесь предаваться меланхолии, глядя на неподвижные черно-белые стада на лугах и на зеленые свечи придорожных тополей. Из Ренена ему удобно было ездить с визитами к голландским дворянам и беседовать с ними по-французски о большой политике, которая скоро вернет ему оба утраченных трона. Здесь он мог излить свою печаль тяжелым облакам, плывущим по небу как пузатые ладьи, и иногда присмотреть себе крутобедрую трактирщицу или грудастую служанку и забыть с ней жену-красавицу, а может быть, и изменницу.

Поэтому он удивился, что и королева желала бы насовсем покинуть Гаагу и переселиться в рененский дом. Она сказала, что видит в этом перст божий. Святая Кунера, именем которой названа кирха в Ренене, была княгиней оркнейского островного княжества. Останки ее погребены в Гельдерланде. И она, Елизавета, островитянка, хочет бежать в сельское уединение. Хочет, как святая Кунера, быть только матерью своих детей.

Год смерти Хайни был для изгнанников в Ренене спокойным. Но это был покой омута. Счастливы они не были. Страдала кающаяся Елизавета, она все тверже верила в то, что смерть Хайни — кара за ее грехи. Страдал Иржи, который любил Елизавету по-прежнему. И Фридрих страдал тоже. Ему казалось, что мир между императором, Лигой и датским королем, только что заключенный в Любеке, — мир прочный. Между тем в договоре не было ни единого слова о восстановлении Фридриха в Пфальце, либо, наконец, в Чехии. Князья Лиги были столь дерзки, что даже сошлись в Гейдельберге на торжественную встречу.