Избранное

«А что, если в самом деле увезти ее!» — подумал я. Ах, как прекрасны были эти милые наивные детские мечты! Мы болтали всякую всячину, иногда переходя на шепот, опасаясь, как бы нас не подслушал кто-нибудь. Потом мы, веселые, радостные, вернулись домой и заснули. Когда пришел брат — не знаю. Вечером на концерте он читал какое-то несуразное стихотворение:

За серенькой тенью в условленный час
встретились двое…

Он широко разводил руками, метался по сцене, щурился и таращил глаза. Хорошо он читал или плохо — не знаю. Мне почему-то было стыдно за него, я сидел, не поднимая головы, и, когда люди рядом смеялись и шумели, думал: «Да они просто смеются над беднягой! Какую чепуху он читает!»

А утро в день надома было очень веселым! Мы спешили на надомскую площадь, позабыв о вчерашних наших разговорах, о вечере и концерте. Брат, видя наше нетерпение, сказал:

— Ну, вы прямо лететь готовы! Смотрите не переломайте себе руки и ноги во время скачек, когда станете состязаться с другими сорванцами. А как слезете с коней, покрепче привяжите их к коновязи или спутайте им ноги. — Он вытащил кошелек, достал оттуда пачку красных десяток и дал нам по одной.

— Купите себе хушуров.

Потом он сел на велосипед и умчался — только спицы засверкали на солнце.

Мы посмотрели на надомскую площадь — там уже пестрели шатры, развевались флаги, белело несколько юрт. Вереницы людей — кто верхом, кто пешком — тянулись к площади. Нетерпеливые ребятишки скакали во весь опор, вздымая пыль. Нам тоже хотелось пришпорить своих коней, но мы решили, что нам, взрослым, серьезным людям, не пристало уподобляться детворе. Проезжая через сомонный центр, мы даже остановились, разглядывая праздничное убранство поселка. На каждом доме алело знамя, здания были украшены голубыми, красными и зелеными лентами, выстриженными языками, как зубья пилы. Самым нарядным выглядел белый дом с зеленой крышей, где помещался красный уголок. Под самой крышей вдоль всего фасада длинной лентой тянулись маленькие красные флажки. Сочетание белого, зеленого и красного радовало глаз. На Створках высоких ворот были прикреплены большие портреты Сталина и Чойбалсана и развешены голубые и красные транспаранты с лозунгами, написанными старым и новым алфавитами. Интересно, кто это так хорошо нарисовал портреты? Мы разглядывали портреты вождей и даже пересчитали ордена. Потом поговорили о том, кто важнее: Сталин-гуай или Чойбалсан-гуай.

На холме, справа от сомонного центра, мы увидели белые и зеленые русские палатки, не похожие ни на дом — потому что они были из ткани, ни на юрту — палатки были квадратные. Тут же стоял грузовик. Мы подъехали поближе. Из палаток, выстроившихся в ряд, выходили люди. Дверцы машины были раскрыты, серебристый бампер сверкал на солнце. Наши кони, почуяв запах бензина, пятились назад, но мы, желая показать свое искусство, не прибегая к кнуту, заставили их подойти к машине совсем близко.

Мы знали, что в квадратных палатках жили русские, которые приехали сюда составлять географическую карту. Мы смущенно перешептывались, наблюдая за краснощекими, загорелыми солдатами в защитного цвета форме. Вот в одной из палаток кто-то заиграл на баяне, послышалась песня. Мы следили за тем, как солдат чистил щеткой свои сапоги. А в стороне группа солдат явно заинтересовалась нами — они негромко переговаривались и смеялись, поглядывая на нас. Здесь, видно, тоже готовились к празднику: один солдат поставил на капот машины квадратное зеркальце и, размазав помазком по подбородку и скулам белую пену, брился, другой — низенький и широкоплечий — мыл голову и шею, а его товарищ поливал ему из ведра. Начищавший сапоги солдат, кажется, закончил свою работу, он положил щетку, что-то крикнул остальным, хлопнул ладонями по голенищам сапог и пустился вприсядку. Мы не выдержали и рассмеялись.

— Может, спешиться и подойти? — шепнул я.

— Так и сделаем! Попросим табаку, поговорим… — сказал Хоролсурэн. Однако обратиться к ним мы так и не решились и продолжали издали наблюдать за русскими. Веселый солдат по-прежнему плясал вприсядку, а другой ходил вокруг него, подбоченясь и плавно поводя рукою, видимо, он танцевал за партнершу. Из палатки, что стояла в центре, вышел рыжий баянист и приблизился к танцующим, которых окружили смеющиеся товарищи. Солдат, что курил, сидя на подножке машины, вдруг махнул нам рукой и поманил к себе. Мы переглянулись.

— Давай подойдем! Ты же ведь парень хоть куда — если спросят что-нибудь, за словом в карман не полезешь. Попроси у них табаку, покурим… — сказал Хоролсурэн и первый слез с коня.