Избранное

Они вместе наносили необходимые визиты, шествуя по городу под руку, важные и серьезные, по воскресеньям обедали то у одних, то у других родителей или же устраивали обед у себя. Эгон был всегда внимателен к жене, одевалась она лучше, чем у богатого отца, но когда они оставались наедине, то кроме как о хозяйстве или о том, что надо бы еще купить, говорить было не о чем. Эгон уходил в кабинет и читал последние книги по медицине, полученные из-за границы, а Минна скучала в роскошной гостиной, украшенной одной-единственной картиной какого-то модного художника, купленной в Будапеште бывшим коллегой Эгона.

Ни мыслей, ни занятий, ни любознательности у Минны не было. Читать она не любила, успехи мужа интересовали ее лишь в той мере, в какой они могли прославить их дом. Эгон пытался рассказывать ей о своих операциях, о страданиях больных, о болезнях, о лечении, но она всякий раз только вздрагивала от отвращения, страха и брезгливости.

— Рассказывать такие вещи дома! Как тебе это только в голову пришло.

— Но это же очень интересно, Минна! — убеждал он. — Подобная язва встречается редко. Операция была очень трудной и продолжалась целый час, больной находился под наркозом.

— И кровь текла? — пугалась Минна.

— Сосуды были зажаты, но произошло внутреннее кровоизлияние. У больного было слабое сердце, и я пережил тяжелые минуты…

— Замолчи! Замолчи! — визжала Минна. — Что это ты выдумал? Прошу говорить со мной о красивых вещах! Кстати, я хотела, чтобы ты заказал кухонную полку для посуды такую же широкую, как у госпожи Глюк.

Как-то размечтавшись, Эгон с улыбкой сказал:

— Знаешь, хорошо бы найти талантливого скульптора, и пусть он высечет для нашего парка маленького фавна. Я видел такого в венском музее, его привезли из Греции. Пусть у нас на лужайке возле беседки, увитой плющом, стоит белый мраморный фавн.

Минна слегка забеспокоилась и нежно взглянула на мужа своими блекло-голубыми глазами:

— Не много ли мы тратим, Эгон? Зачем нам фавн? В соборе достаточно разных святых.

Таубер замолчал, потеряв всякую охоту мечтать вслух. Желание делиться с ней своими планами пропало. Когда же Минна рассказывала ему о своей знакомой, которая купила новое платье, как поссорились семейства Гросс и Шварц из-за рецепта приготовления рыбы, Эгон не слушал ее и брал газету. Но когда она пела, и голос ее, прозрачный, чистый и сильный, заполнял гостиную, Эгон откладывал газеты в сторону и слушал, закрыв глаза, веря, что слушает страстную душу Минны, которая живет богатой внутренней жизнью, в глубины которой ему не дано проникать. Эгон не был уверен, что хочет потратить принадлежащее ему время на то, чтобы познать эту жизнь, ему даже казалось, что это стало бы препятствием на его пути, который начался так гладко и просто. Но все-таки ему хотелось бы этого, как хотелось уюта в доме, красивой картины в гостиной, красивого парка, как хотелось иногда поделиться своими планами, замыслами, перспективами врачебной практики, ненасытной научной любознательностью. Но пианино закрывалось, и жена его, маленькая толстушка, смотрела на него выцветшими блекло-голубыми глазами, и если не отправлялась в спальню, то заводила нудный разговор об овощах, которые дорожают, или о сапожнике, который так и не принес туфель. Эгон молча следовал за ней в спальню или снова брал книгу и открывал ее на нужной странице своими длинными, ловкими и холеными пальцами хирурга.

* * *

Шли годы. Акации укрыли своей тенью дорожки, ведущие к розовому особняку, плющ и розы увили беседки, плакучие ивы клонились над каменными скамьями, серебристые ели скрывали сад от взглядов прохожих; вслед за ирисами расцветали пионы, после пионов — левкои, потом львиный зев, хризантемы и астры всех цветов.

Минна занималась садом методически и со знанием дела, точно так же как следила за тем, что стряпает кухарка и как убирает дом горничная, девушка только-только из деревни. Любимых цветов у нее не было. Ей было все равно — чайная это роза или вьющаяся. «Очень красиво», «очень мило», — говорила она всегда одним и тем же ровным довольным тоном. С безразличием почтового чиновника, штемпелюющего конверты, она ставила в вазы цветы, в кладовую банки с компотом, на стол серебряные приборы по праздничным дням, в сберегательную кассу клала сэкономленные деньги, в шубы нафталин.