Избранное

Шестнадцать мужчин через выбитое окно принялись, торопясь, выбираться на крышу. Рюкзаки на спине не протискивались в отверстие; Фернан, присев снаружи на корточки, принимал их и, не глядя, отбрасывал в сторону. Круглое, красное лицо его, словно встающее солнце, встречало поднимающихся из темноты. Небо над ними было пока что свинцово-серым, лишь кое-где проступали сизые или желтые пятна, окаймленные узкими полосками облаков. Над крышами, словно пух одуванчиков, пролетали хлопья коричневого тумана, цеплялись за трубы, задерживались на них, потом внезапно таяли, исчезали.

— Скорее там! — крикнул с лестницы Конрад. — Кто-то сюда поднимается!

— Поторопись.

Выбираясь на крышу, в молочный свет зимнего утра, люди оглядывались вокруг и жмурились, захваченные на миг широтой и величием панорамы. Высокие темно-коричневые дома городка тесной кучкой стояли навытяжку возле озера, грифельная поверхность которого, чуть поблескивая, уходила далеко-далеко в обе стороны вдоль долины и терялась в дымке на горизонте. К западу, возле деревни Ко, видны были покрытые снегом овечьи загоны; кручи, вздымающиеся за ними, тонули в тумане. На востоке туман был таким плотным, что казалось, это серое небо спустилось вниз; позже, когда солнце начнет прогревать понемногу воздух, непроницаемая пелена эта постепенно, слой за слоем, растает — и за ней, словно одной силой мысли проявленные из безликой, бесформенной белой толщи, прорисуются скалы, ущелья, вершины массива Ле-Дьяблере, черные пятна лежащих в снегу деревень. Над горой Малатре небо было немного прозрачней, солнце уже затопляло его жемчужным сиянием… И во всей этой призрачной, испещренной туманом и снегом картине, где клубились десятки оттенков серого цвета, лишь один городок с его рыже-коричневыми крышами выглядел уверенно и спокойно; среди мрачных утесов, ущелий, снегов он один смотрел уютно и дружелюбно, в нем как бы въявь ощущался теплый ток человеческой крови.

На крыше свистел холодный, пронизывающий ветер.

— Рюкзак возьми! — крикнул Песталоцци, чья продолговатая, лошадиная голова появилась последней в темном проеме. Две-три секунды голова, словно мяч на воде, дергалась, наливаясь кровью, лоб наморщился от невидимого усилия, а затем Песталоцци вдруг сразу по пояс вынырнул из окна и, еще раз дрыгнув ногой, пыхтя, вывалился наружу.

— Снял-таки, башмак, сволочь! — заявил он.

Вокруг загремел дружный хохот.

— Кто?

— Да идиот этот, консьерж! — негодовал Песталоцци. — Ухватился двумя руками, лает — как есть пес! — и раз! — снял башмак.

— Ну а ты-то чего не лягнул его по физиономии?

Песталоцци угрюмо разглядывал свою ногу в шерстяном носке.

— Ну, как есть пес цепной! — повторял он сокрушенно. — Только что за пятку не укусил.

Из слухового окна доносились сердитые крики. Фернан киркой оторвал две гонтовые пластины и швырнул их в проем. Послышался изумленный вопль, затем все стихло.

— Теперь за дело! — сказал Фернан; широкое красное лицо его светилось решительностью, предвкушением работы и поднявшейся из неведомых сфер души сатанинской радостью разрушения. Он взмахнул киркой и хватил по гонту с такой силой, что вся крыша испуганно вздрогнула и над ней взлетело облако пыли и снега. Тут и там застучали кирки, отдаваясь в этажах грохотом. Нэгели метнул на трубу веревочную лестницу, четверо перелезли по ней на другую сторону крыши; еще одна группа с топориками и кирками перебралась по скату левее, за трубу; Рюттлингер забил досками чердачное окно; Мауэр с Песталоцци сорвали трубу водостока.

— Это, я понимаю, работа! — тихо сказал Фернан и, отерев пот с широкого красного лица, довольно огляделся вокруг.

Внизу, вокруг дома, улицы чернели уже кучками любопытных.

— Как ты думаешь, что они станут делать? — спросил Серафен, молодой рабочий с антрацитово-черными волосами и смуглым лицом, бархатистая кожа которого даже во время самой напряженной работы оставалась сухой и чистой, словно кожица абрикоса.

— А ничего! — ответил приземистый человечек, трудившийся рядом. — Ничего им с нами не сделать! — повторил он, весело ударяя киркой по разлетающемуся гонту. — Пускай-ка почешут затылки.

Длинный Песталоцци сидел верхом на коньке, отрывая пластины пожарным топориком.

— Хо-хо, а пожарников если выведут?

— Куда выведут?

— На соседние крыши.

— Чудак, — сказал коротышка, — поливать, что ли, они нас станут?

— А что?.. Втащат на крышу брандспойт, — мрачно продолжал Песталоцци, — и польют, как пить дать!

— Не обращай на него внимания, — заметил Рюттлингер. — У него настроение плохое: нога зябнет.

Солнце вдруг пробилось через толстый слой облаков, и сразу рассвет уступил место дню. Все сильнее ощущался свежий запах воды, напоминающий аромат подснежников. Фернан оперся на кирку.

— Я о пожарниках тоже думал, товарищи, — сказал он с улыбкой. — Но в любом случае сначала с нами будут переговоры вести. А я всеми способами постараюсь их затянуть, хотя бы до тех пор, пока крышу не разберем. Тогда никуда им не деться, придется освобождать пятый этаж, иначе на жильцов потечет при первом же снегопаде. Этого, думаю, и достаточно…