Избранное

Каждому известно: кому многое дано… Каждому ли ведомо: когда и какой будет спрос? Спрос начался вскоре.

* * *

Революцией призванный, поэт-агитатор в своей биографии подчеркнул, что такого вопроса — «принимать или не принимать» — для него, Маяковского, не было. «Моя революция». Но вопрос-то был. В России он назревал по меньшей мере столетие. Назревал в теории, сопровождаясь кровопролитными схватками. В 1905 году и с неслыханными, на всю землю, раскатами в 1917-м возник перед центрами и окраинами неохватной державы. Освещал грозным заревом небо Европы. Он и сейчас остается вопросом вопросов. Поистине глобальный, в наши дни определяет судьбу человечества.

Но одновременно с планетарной проблемой в эпоху гражданской войны, как никогда, обострился вопрос, тоже определяющий судьбы народов, — каждодневный вопрос о хлебе насущном.

Другой современник революции, художник с менее громким голосом Борис Пастернак позволил себе в поэме, ставшей классической, — «Высокая болезнь» — искренние и горькие строки:

Теперь из некоторой дали
Не видишь пошлых мелочей.
Забылся трафарет речей,
И время сгладило детали,
А мелочи преобладали.

Мелочи… Отец Василий Александрович, покинувший Петроград, чтобы строить электростанцию на Волхове, заболел и умер. От простуды скончался старший брат Николай. Гнездо разрушилось.

Но миловал не «фатум», а люди. В разгар классовых битв и спора социальных закономерностей случайности бессчетны и конкретны, как истина. Не волостной комитет, а бедняки постановили отрезать «бывшим» кусок земли, чтобы в поте лица тоже могли добывать себе пропитание. По совести. По справедливости.

Вчера еще безусому юноше — молоко на губах не обсохло, — а нынче кормильцу семьи, всерьез понадобились и трудовые навыки, и крестьянский расчет, и силы.

Пахарь, мельник, охотник, молодой Волков обеспечивал кусок хлеба матери, подрастающим сестрам, младшим братьям. В 1923 году на семейном совете решили, что Олегу пора дать «вольную», пускай попытает счастья в Москве.

Манил университет. В голове не укладывалось, что он, Олег Волков, останется неучем, без профессии и диплома. Но кормить стало знание языков. Свой оффис в Москве имелся у миссии Нансена. Нуждались в переводчиках организации, вошедшие в «Помгол» — Комитет помощи голодающим…

Жизнь налаживалась, молодость тоже брала свое. Пришел, следовательно, час, когда возникло искушение: не создать ли собственную семью? Пробил, однако, другой час…

Нельзя сказать, что жизнь прервалась. Живописец был прав, поставив под знаменитой картиной слова, возведенные потом в ранг философической формулы: «Всюду жизнь». Иное дело, что формула бездонна, нет в ней преград для толкований.

Чтобы создать картину, художник нуждался в солнечном свете, красках, мгновеньях покоя, достаточных для работы с натуры. Здесь, в беглых заметках, к натуре едва ли подступишься. Несподручно. Вольно продолжая метафору живописца, здесь уместно разве что уподобить жизнь поезду, который входит в туннель. И который, миновав первый туннель, исчезает во втором, третьем, пятом, причем каждый последующий длиннее, чем предыдущий, а просветы между ними короче, короче…

Формула «всюду жизнь» на этот раз вобрала в себя Восточную Сибирь и Северо-Запад, Ухту и Ярцево, тайгу и тундру, неожиданность встреч и внезапность разлук, леса и озера, лютую стужу и обложные дожди, голод тяжких военных лет, усталость, а главное — труд, труд, труд… Вот когда прошли испытание физическая выносливость и нравственный закал, родовой генофонд и семейный уклад. Лишь теперь, пожалуй, молоко на губах обсохло.

* * *

Во второй половине 50-х Олег Волков в Москве. И опять раздумье: какое поле возделывать? Чем пахать? В руках по-прежнему один, к счастью, не притупившийся инструмент — языки. Олег Волков берется за переводы. С английского. С французского. На французский. Редактирует. Составляет комментарии. Пишет предисловия, послесловия.

До рубежа 70-х в переводе Олега Волкова вышли в свет два тома из трехтомника Андрэ Боннара «Греческая цивилизация», внушительный фолиант мемуаров Эдуарда Эррио «Из прошлого. Между двумя войнами»; книга «Ренуар», написанная Жаном Ренуаром, сыном художника; «Тайны княгини де Кадиньян» Оноре де Бальзака; «Истина» Эмиля Золя, входящая в «Четвероевангелие». На французский язык Олег Волков перевел «Мою профессию» Сергея Образцова и «Слепого музыканта» В. Короленко.

Перечню далеко, очень далеко до академической полноты, но придется его оборвать, оставив за скобками десятки названий и, наверное, многие сотни рецензий внутренних. А вот отметить, что им отданы годы, так же необходимо, как назвать переводческие работы.