Избранное

Любил Иван Сергеевич слушать про всякие мелочи усадебного быта. Рассказал я ему, как перед наступлением ягодного сезона в город специально посылался приказчик, привозивший из банка холщовые мешочки с медью и серебром, предназначенными деревенским детям и бабам, приносившим на усадьбу ягоды. У деревянной «галдареи», кухонного флигеля, скапливались девочки, повязанные платочками по-бабьи, вихрастые пареньки — все босоногие, девушки постарше, частенько бобылки с выселок, с блюдцами, кружками, корзиночками с душистой земляникой. К ним выходила наша важная петербургская кухарка с наполненной монетами деревянной чашей и сквозь пенсне на черном шнурке осматривала подносимые ей ягоды и спрашивала цену. Дети конфузились, мялись, невнятно и тихо отвечали, и кухарке приходилось назначать ее самой. Счет шел на копейки. Продавцы повзрослее иногда торговались, просили накинуть пятак или гривенник. Зажав деньги, ребятишки опрометью срывались с места и убегали, бабы завязывали монеты в уголок платка, степенно кланялись и уходили. То же происходило на кухонном крыльце и в грибную пору, только приносили белые и подосиновики все больше взрослые крестьянки, а то и мужики… Эту сценку Иван Сергеевич советовал мне описать.

Занимали моего собеседника и рассказы про мельницу, принадлежавшую нашей усадьбе и переданную артели. Мне пришлось на ней работать года три, так что я мог со знанием дела поведать Ивану Сергеевичу про всякие тонкости мукомольного искусства, про длинные ночи, какие коротал с ожидающими своего череда помольцами. Порой приходилось услышать потаенную мысль, задушевное слово, надежду, высказываемые обычно такими замкнутыми и осторожными мужиками.

Иван Сергеевич сам все делал основательно, ценил во всем мастеровитость и сноровку, ничего никогда не утверждал с кондачка, и ему были по душе подробности, свидетельствующие о компетентности, настоящих профессиональных навыках. Помню, как он дотошно расспрашивал меня про выработавшееся умение на глаз, без прикидки на весах, определять вес мешка с мукой или зерном с точностью до одного-двух фунтов. Такие «таланты» в человеке он умел ценить!

Рассказы про беседы мои с Соколовым-Микитовым было, вероятно, правильнее начать с отведенных охотничьим делам. Я теперь прикидываю, что в тогдашнем его окружении истинных охотников, хорошо знавших тягу и тока, охоту с подружейной собакой и гончими, то есть то, что более всего любил Иван Сергеевич, было мало, а то и вовсе не оказывалось. И когда уже нельзя было самому вскинуть на плечо ружье и отправиться в лес, возможность отвести душу в толках об охотничьих досугах была, несомненно, для него отдушиной.

В те годы я много охотился и приносил свежие впечатления о поездках на глухариные тока, на Таймыр за гусями, взахлеб рассказывал о подвигах своего легаша. Известно, что охотники гордятся чутьем, сметливостью, работой, даже ладами своей собаки, как собственными заслугами. Иван Сергеевич это не только знал, но и вполне оправдывал. И потому я мог невозбранно, не докучая, распространяться в его кабинете о своем любимце, прекрасном пойнтере Рексе. Иван Сергеевич, вовсе не склонный к сентиментальности, растроганно слушал.

Но, разумеется, интереснее всего было, когда он сам принимался рассказывать о своих охотничьих скитаниях. Был Иван Сергеевич на восемь лет старше меня и еще застал на своей Смоленщине обилие дичи, о каком давно забыли в тверских урочищах. Некоторое представление о нем дала мне приенисейская тайга, да и то лишь в отдельных труднодоступных местах. Рассказы Ивана Сергеевича о глухариных зорях звучали сказкой. В его передаче не пропадало ничего из медленного весеннего рассвета, постепенно проясняющего очертания стоящих вокруг деревьев, совершенной тишины, которую вот-вот нарушит несмелая песенка зорянки. Услышав ее, встрепенется охотник, уже давно ожидающий этого сигнала: после зорянки должно сразу раздаться щелкание невидимо сидящих вокруг в вершинах сосен глухарей, с вечера слетающихся на токовище. Незабываемые переживания! Нахлынув на Ивана Сергеевича, они переносили его то в шалаш на лесном болотце, куда спешили на ток тетерева, то в облетевший лес, где он вслушивался в доносящиеся издали голоса гончих, увязавшихся за опытным русаком; то стоял он на номере в загоне, обложившем выводок волков, стрелял из-под своего легаша куропаток, отдыхал в сторожке лесника после утомительной медвежьей охоты… Оживал весь пестрый мир охотничьих треволнений, ставший недоступным, но оттого не менее дорогим. Было отрадно и горько!

Чтобы отдохнуть от этих высоких волнений, мы переходили к более спокойным темам. Невзначай обнаружилось, что и в вовсе неожиданной области у нас есть общие воспоминания.