Избранное

И она, совсем сконфуженная, убегает. У Рихтмана тоже весьма обалделый вид. Вдруг, волоча мишку за ногу, он подходит к Райтлефту.

— I’m sorry. Послушайте. I want… Я хотел вас…

— О! Hello! Хорошо! Говорите! Я от-чен хотел говорить один с другой, задавать много разные вопросы. Интересно. Отчен!

— Вы изучали язык? — спросил Рихтман.

— О да! Мы все — наша группа, мы все знаем язык. Говорим плохо, no practice, но все можем понимать.

— Послушайте, зачем вы приперлись сюда? — сказал Рихтман с какой-то тоскою в голосе. — Ну что вы там у себя не видели, в вашей стране? Ну если вам так охота куда-то ездить — ну езжайте себе в Гималаи, черт вас возьми, залезайте на Эверест! В саванну поезжайте, в Африку, как это там у вас охотятся на животных — сафари, вот-вот! Дался вам наш несчастный Медведь! Зачем вы создали это свое дурацкое общество друзей-медвежатников, ну зачем? Ну ладно мы — нам без этого истукана никуда не деваться, мы с ним родились, с ним и помрем, — но вам-то, неужели вам делать больше нечего, как восторгаться нашим Медведем?

Райтлефт, судя по всему, был совершенно этим обескуражен. Он попытался что-то осмыслить, но без особого успеха:

— May be… э-э… Я, простите… Не понимаю, вы… Вы говорите так… about?.. — Он оборачивается к Медведю, смотрит на него: — About?..

— Да-да, о нем! — раздраженно подтверждает Рихтман. — Да поймите же, — он подходит к Райтлефту вплотную и начинает говорить своим особенным, нервозным полушепотом: — Это — блеф! Он не существует. Его строят и строят, но его нет, понимаете? Только видимость. Фикция. Никакого эксперимента! Кина не будет! — Он вдруг по-дурацки хихикает тоненько и даже как будто подпрыгивает на месте. Но тут же продолжает говорить серьезно и еще более возбужденно: — Мы еще не знаем, каковы причины. Мы не успели все осознать. Мы растеряны. Но поверьте — мне, ему, ему, нам, и многим и многим: все это только пустая видимость! Раскройте глаза, наконец, вы и ваши друзья!

Райтлефт, как отгоняя страшный кошмар, трясет головой:

— Я… не могу. Это… — он переводит взгляд с Обнорцева на Воскресенского, — это правда?

Обнорцев в сердцах махнул рукой и отвернулся.

— К сожалению, да, — говорит Воскресенский. — Мы вам сочувствуем. Мой друг, вероятно, слишком неосмотрительно… налетел на вас. К этому надо привыкнуть.

— Надо привыкнуть… — как эхо, повторяет Райтлефт.

— Мы через это прошли, — продолжает Воскресенский. — Я вам сочувствую. Но лучше неприятная правда, чем красивая ложь. Вы согласны?

— Красивая ложь… It’s terrible… Yes, I see… But what… — Ha мгновенье он задумывается, потом решительно поднимает голову: — Как насчет… Э-э… Так! У вас есть до-ка-за-тел-ства?! — четко выговаривает он. — Аргументы?

Тут стал дико хохотать Обнорцев.

— Доказательства!.. Ха-ха-ха!.. Аргументы! Ох-хо-хо-хо! — подбежал к Райтлефту. — Вам нужны доказательства? Извольте! Я сам! — стукнул он себя в грудь. — Я — самый убедительный аргумент! Я здесь вырос, я работал на этой стройке, по моей идее был создан Музей истории строительства Медведя, я директор этого музея, и я же вам говорю: все это ничто, понимаете? NIHIL! Работа впустую! Лишенная всякого смысла затея.

Потянулась тяжелая пауза.

— Это очен… интересно, — уже немного спокойнее сказал Райтлефт. — Я должен думать. Я должен это понять, как это может быть, так много человек занимаются… как вы сказали слово! «Затея»! Я понимаю. Я хотел бы рассказать про ваши слова у себя, чтобы подумать. — Вдруг, быстро повернувшись к Обнорцеву, он весело смеется: — Э-э, послушайте, я не могу взять вас в мой багаж! Мне нужен другой аргумент! Не такой большой, как вы! Но чтобы я мог поверить, и другие тоже!

— Аргумент? — быстро спросил Рихтман.

Одним движением он расстегнул папку, выхватил пачку бумаг и протянул Райтлефту:

— Вот, возьмите! Это факты. Это цифры, которые вам покажут, что он никогда не будет построен! И что это было невозможно с самого начала! Тут все подробно объясняется. Возьмите!

— Thank you very, very much… — забормотал Райтлефт, принимая бумаги. — Спасибо! Я буду очен внимательный! Я вам друг. Я был студент колледжа, когда начал изучать этот курс… Мой профессор — крупный медведолог, он…

В этот момент, как говорится, откуда ни возьмись, появились Облоблин, Мулен Руж и Николай.

— Вот, пожалуйста, — словно представляя всех собравшихся Облоблину, сказал Мулен Руж, — а не хотели идтить смотреть.

— Здравствуйте, — бесцветным голосом поздоровался Облоблин. — А, знакомые лица. Вы, Рихтман, опять за свое? Ведь я вас предупреждал. Простите. — Это уже относилось к Райтлефту, из рук которого он взял бумаги и стал их просматривать. — Так-так-так… А это, многоуважаемый гость, разве предусмотрено вашей программой, а? Почему вы не с группой? Так вы отвечаете на наше гостеприимство?

Мулен Руж по его почти неприметному знаку ушел.

— Это мы его остановили, — сказал Обнорцев. — Например, я спросил, как ему понравился наш музей. Верно? — обратился он к Райтлефту.

— Э-э… Да, но… — пытался объяснить что-то Райтлефт, — я не понимаю…