Избранное

— Обыкновенно. Муж. Ребенок.

— Давно вы замужем?

— Шесть лет.

— А ребенку?

— Два.

— Ну и как? Все хорошо?

— Как вам сказать? Иногда трудно — иногда получше.

— А я… Не будем говорить обо мне. Еще рано. Пока еще ничего не написано, а когда будет написано — даже хоть бы одно только это стихотворение «Перевернем страницу, перелистаем года», — вы бы многое обо мне узнали, Мария. Но оно еще не написано, мы с вами разговариваем, а его еще нет. И слов, которые мы произносим, нет. Впрочем, их и не будет, вместо них будут другие слова. Все изменится. Ничто не будет таким, каким было сейчас. Только вы, Мария, останетесь такой, какая вы есть!

— Вы меня придумали.

— Еще нет. Но скоро это случится, и вы, Мария, замкнете круг.

— Круг?

— Да, круг. Один из кругов, составляющих жизнь. Им очертились двенадцать лет, как двенадцать часов циферблата. И там, где он начался, там вступал я в новую жизнь, там же и вы предстали. Мария. Я сказал о циферблате, и вот знаете ли, на нем, как положено, стрелка минутная — длинная, часовая короче, а годовая — коротенькая совсем, и она-то, коротышечка, снова сейчас точно там, где была двенадцать делений назад. Вот почему вы, Мария, опять передо мною. Круг завершился. И воплощение уже не отстоит от замысла на расстояние в двенадцать лет: год к году подошли и разбежались день за днем, минута за минутой — по словам и буквам, и наконец изжиты все.

Мария от меня уходит. Я стою на углу и смотрю на стройную ее фигурку. Вдруг она поворачивает назад. Мария вспомнила о чем-то и, как видно, решает сказать о недоговоренном. Но она доходит до дверей магазина и скрывается в них.

Всем нам нужны продукты для обеда. Мария опять очертила границы меж сновидением и бытием, опять подала мне свой Знак из грядущего.

Отмеченный первою точкой — той самой точкой, которую я передам как свой вклад во всеобщую Партитуру, — новый круг начинает свершаться среди этой ночи, осененный словами надежды:

— До встречи, Мария.

Москва

1978

Рассказы

Весенние мужские игры

1

— Можешь идти, — сказал врач и протянул пачку бумаг.

Парень взял их и стал прятать в пиджак, подальше, глубоко во внутренний карман на груди. Ощутив, что бумаги плотным горбом давят на тело, парень выпростал руку и взмахнул ею: «Прощайте пока».

Больница — несколько приземистых, широко разбросанных корпусов — была обнесена добротной оградой, за которой лежала равнина — жаркая, сухая летом, а сейчас еще зеленая и пахнущая свежо. Парень подошел к воротам. Навстречу поднялся на одной своей ноге сторож и, лишь взглянув, вновь сел в тенек: «А, ты? Иди, иди!»

Сказал ли, не сказал парень «прощайте» — он вышел за ворота, как шагнул с колокольни: небо, ничем не закрытое, занимало почти все пространство перед ним. Когда он, щурясь и обнажая зубы, задрал голову, показалось, что небесная синева стремительно уносилась ввысь, и только несколько сияющих облачков висели не так уж далеко.

— Э-эх! — выдохнул парень, половчее подхватил чемоданчик и двинулся по дороге.

От больничных ворот дорога круто сворачивала и уходила под горку. Парень сразу пошел легко и скоро. Дорога была та что надо: ни пыли, какая бывает с ладонь глубиной, еще совсем не появилось; не было уже и твердости, как ранней весной, когда каждый шаг отдается во всей ноге: дорога, чуть прогретая солнцем, хорошо пружинила, сапоги по ней ступали весело, и парню, потому что шел под гору, приходилось временами откидываться корпусом назад, чтобы не сбиваться на рысцу.

Парень был круглолиц и конопат. Он вертел головой по сторонам, — все ему было внове — солнечно и ярко, и казалось, что не только глаза с белесыми ресницами, но и уши его будто моргали и широко раскрывались от избытка впечатлений. Он что-то бормотал, несколько раз выдыхал с хрипотцой — «э-эх!», взмахивал свободной рукой, и со стороны был смешон; но парень и шел-то так потому, что нутром чувствовал: он один и никому не виден в своей радости.

Иногда он задумывался, переставал махать рукой, даже шаг его замедлялся. У него отвисала нижняя губа, и хотя на глаза опускались ресницы, — брови ползли вверх, и круглая физиономия становилась по-детски наивной и как будто обиженной. Однако или мысли возникали не очень приятные, или были слишком сложны, чтобы справиться с ними, — парень вскоре, мотнув головой, убыстрял ход, и его лицо вновь перестраивалось в блаженную улыбку.

2

Долгий спуск кончился. Парень приноровился и к ровной дороге, шаги его стали размашистые и мерные как один.

Однако пройдя так сотни две шагов, он почувствовал какое-то беспокойство, сбился с ритма — что-то мешало ему. Что именно — он понял, лишь когда оглянулся и увидел квадратик грузовичка, быстро катящийся под гору, и услышал жужжащий издалека звук мотора.

Парень равнодушно отвернулся, но и лицо и вся его фигура разом стали обыденны и неинтересны, будто по яркой игрушке провели мокрой тряпкой и смыли всю краску.