Избранное

Одно из двух: либо это подлинные исторические слова, либо поэту Брюфишу изменили тут рифмы. Фойгт смеется. Но, как бы там ни было, все равно детям в зале не очень-то по сердцу королева, которая терпит подобную мать из народа. Она должна была бы снова отнять у нее все игрушки и раздать детям.

У фрау Урбшат опять распустился пучок. Она пытается удержать его сначала одной, потом обеими руками и со злостью топает ногой. Тут раздается первый взрыв аплодисментов. Канкелат снова высовывается из своей будки, чтоб унять зрителей. Теперь появляется Папендик, Папендик из Наусаде в роли короля, и произносит две отрывочные фразы, ибо известно, что король был немногословен; он вызывает фрау Фрелих — прибыл узурпатор, император французский:

У узурпатора прием…
Смиренно мы к нему войдем…

Теперь женщины снова плачут, но у обер-гофмейстерины Фос слезы перемежаются добрыми назиданиями; у нее всегда наготове свод правил хорошего поведения.

С ней все время так: либо она дает наставления королеве, либо плачет. Вот и не отнимает платок от лица. А королева до того захвачена игрой или растрогана, что плачет настоящими слезами; сразу видно, как у нее краснеет нос — тоже широко известное местным жителям свойство фрау Фрелих.

Остальное, пожалуй, можно и опустить. Вот только на Наполеона стоит поглядеть: этот Наполеон — коренастый мужчина с брюшком. Владелец сыроварни Дюррматт, швейцарец, играет сильно, во французском вкусе: выпученные глаза, быстрые движения, слова все в нос.

И наконец, чтоб утешить королеву, которая еще много раз плакала, — последний акт. Его мы уже знаем со вчерашнего дня: бедные, но преданные уроженцы прусской Литвы прославляют свою несчастную королеву, многие на ломаном немецком языке. Прекрасное действие, на сцене полно людей, синие девушки королевы, женщины, дети… Хор за сценой: «Я из Пруссии, вы знаете мои цвета?» А королева: «Мой славный, преданный народ».

Потом стук, как вчера, когда прусские литовцы бухались на колени. Сейчас они повторяют это. И что ни говори, а повторенье — мать ученья, и сегодня грохнуло как следует. Тут уж восторгу не было предела.

— Пива сюда, — заорал Вите в дверях.

Швейзингер бросился на сцену; его, как и следовало ожидать, осенила идея, и хор грянул: «Мы победоносно разобьем Францию».

И в самый раз — весь зал подхватил. Веселый народ, что ни говори.

А праздник продолжается, вот теперь-то он достиг высшего накала. К тому же темнеет.

Теперь очередь деток, шествие с фонариками. Они движутся вокруг редких деревьев, словно процессия светлячков по лужайке, с прелестной песенкой «Фонарики, фонарики».

Впереди девочка, прямая, как свечка, ступает шаг за шагом, очень внимательно. А двое, следом за ней, сразу же повздорили и бросились друг на друга, размахивая палками с фонариками, фонарики тотчас погасли, оба, детей разнимают, свечи в фонариках снова зажигают. Дальше все идет мирно.

На опушке возле лошадей, чуть поодаль, стоят Варшокс и горлопан. Варшокс уже снова овладел собой.

— Ничего они мне не смогут сделать, ничего.

И после продолжительного глотка из бутылки:

— Они у нас в руках. Если они что, мы пойдем в суд, в Вешвиле.

Горлопан не убежден в целесообразности подобных действий. Может быть, Варшокс не все знает.

Во всяком случае, горлопан говорит:

— Надо притормозить, Варшокс. Как я с Готшальком, понимаешь, ты же видел днем? Просто отрицай: ничего, мол, я не знаю и имел в виду другого.

— Так ведь я ничего и не знаю, — говорит Варшокс к сразу же успокаивается: — Я ничего не спрашивал, ничего сообразить не успел, меня сразу увели, а я ничего и не знаю.

— Ладно, теперь-то ты знаешь, я тебе сказал. Если еще принесет, так ты имел в виду Штейнера с узкоколейки, он не захотел переводиться в Инстербург, помнишь, когда еще можно было.

— А если Нейман придет?

— То же самое. Стой на своем. Стой на своем — и точка. Все время тверди одно и то же.

— Ладно, будь здоров!

— Ничего они нам не сделают!

— Что они могут! Подумаешь, мы сами с усами!

И снова основательный глоток из бутылки.

— Никому нас не запугать! Нам палец в рот на клади!

Сказать-то легко. Но как страшно вдруг поползли мурашки по спине: легкое щекотание — и сразу ледяной холод. Словно внезапно треснула куртка.

— Видел ты его? Идет?.. — шепотом вопрос.

— Нет. Еще нет, — шепотом ответ.

И внезапное озарение у Варшокса, словно прямо с неба:

— Мы затеем большой скандал с литовцами, большую драку. Кто мы есть тогда? Тогда нам никто ничего не сделает, мы герои.

Вот оно, решение вопроса. С ним можно выходить из лесу. С ним можно идти на луг. С ним можно в трактир. С ним можно на свет.

Надо только еще несколько человек: парикмахера Бергера, сыновей Валата, Швиля, Урбшата. Сделаем.

А как это сделать?

Очень просто, за столом. Парикмахер Бергер говорит: «Ясно, тут кое-кто внесен в список».

Урбшат торопится: сейчас зажгутся костры на воде. Рагнитцы и паскальвайцы уже начали, пауядварцы тоже.

Имеются в виду ивановы огни на немецкой стороне; там их называют огнями в честь летнего солнцеворота.

— А как же насчет нашего дельца?