Избранное

У огня своя песенка — пусть и однозвучная, она то ширится, то замирает. Огонь слабеет. Он перекинулся на забор. Обуглил две-три штакетины, лизнул разок-другой следующие — и погас.

— Господи! — только и сказала Кристина, когда мой дедушка повалился на постель. В три часа ночи.

— Чего тебе, тетка-жена? — спрашивает дедушка.

Но Кристина молчит.

И дедушка сразу же засыпает.

— Надо уходить, — говорит Мари и трясет Левина за плечо.

— Да, да, — соглашается Левин и снова уже наполовину спит.

И Мари опять ложится. В полевой риге Рохоля, что под Гроновом у самого шоссе, светает. От дурманного запаха свежего сена чуть кружится голова. Будто в винной бочке.

Что это за жизнь, думает Мари, мы только и знаем прятаться по углам. Может, мне и в самом деле податься на русскую сторону, в Рожаны, как предлагает Левин?

Знаю я, думает Мари, тут не жди хорошего. Левин и сам умолкает, чуть только начнет про это. Знаю я, эти люди — они ему свои, а я для них чужая.

Знаю я, как они меня встретят. Мужчины с седой, будто железной, бородой и женщины с горящими, как угли, глазами и белым, как тесто, лицом. «Откуда ты, Левин? И с кем?» — спросят. И отвернутся. Я для них чужая.

А тогда пусть Левин остается здесь, думает Мари. Здесь, у нас, с нашими.

Между Гроновом и Тшанеком, в полукилометре к северу от шоссе, стоит рощица.

Буковая рощица, каких много в этом краю, красный бук, fagus silvatica. Здешние места и вообще-то небогаты лесом. Средняя годовая выпадающих тут атмосферных осадков не достигает и пятисот миллиметров. Лесные массивы — ель, picea, преимущественно picea excelsa, пихту вы встретите под Домбровками, а также в направлении Шёнзе и севернее, под Гослерсхаузеном.

Сюда, к этой буковой рощице в полукилометре севернее шоссе, ведет проселок, который, войдя в рощу, становится просекой. А когда вы как следует отшагаете по просеке и вам навстречу вот-вот засквозит солнечный простор полей, вы увидите дом под широкой сенью буков, этакий неторопливый, спокойный дом. В этом доме живет Ян Марцин. С тех самых пор, как дом существует.

Ян Марцин будто бы отец Скарлетто, ходят такие слухи, хотя наверное никто не знает. Живности у него всего-навсего несколько коз с коричневыми полосами вдоль спины, да стайка черных кур, да пестрый петух. Марцин живет здесь постоянно, другие, кого вы у него встретите, только гости.

Гостям тут переводу нет. Темный элемент, по мнению жандарма Кроликовского, — он вбил себе это в голову и теперь то и дело сюда завертывает на своем мерине Максе, хоть ни разу еще не напал на след того, что ему мерещится: ни на беглых батраков из поместья Чибож, ни на браконьеров, ни на контрабандистов, промышляющих в одиночку на свой страх и риск. Здесь бывает совсем другой народ, и только одно непонятно, почему постоянно другой: кто приехал надолго, кто заглянул мимоходом, иные заскочат на минуту, но и это всегда не те, кого ищет Кроликовский; иные располагаются как у себя дома, но и эти Кроликовскому без интересу, а бывают и совсем необычные гости, такая пара вот уже два дня как живет у Яна Марцина.

Они проводят под крышей всего лишь несколько часов, неприютную предрассветную пору. Остальное же время гоняют по окрестностям, полеживают на опушке, доходят до самой Струги и полощут ноги в воде, а потом возвращаются с двумя букетиками незабудок и с волчьим аппетитом — до всего решительно, кроме приятных разговоров. Яна Марцина это, впрочем, не смущает, он и сам не из разговорчивых, разве что скажет про себя: «Могли бы что и надеть», — соберет в охапку одежду — юбку с блузкой, куртку, штаны да две полотняные рубашки, брошенные на постель, и аккуратно все сложит на лавку у изножья кровати. И только тихонько насвистывает. Да, необычная пара.

Мари подоит коз, Левин тут же выпьет половину молока, потом они снова убегают, иной раз голоса слышны совсем близко, но напрасно бы вы стали их искать. А сейчас они сидят на лугу под дождем. Это та пора, когда распевает иволга, особенно в том месте, где кончаются красные и откуда тянутся белые буки, так называемые carpinus betulus. От пения иволги глаза застилает слезами, ее заслушаешься — и уже ничего не видишь, а если ты стар, как Ян Марцин, то прислонишься к дереву и только губами шевелишь, вслух же ничего не скажешь, разве только:

— Ах ты боже мой!

И на лугу слышно пение иволги. Но вот брызнул дождь, и она умолкла. А Левин и Мари все сидят на траве нагишом, сидят и кричат наперебой: «Вот, вот, вот!» И опять: «Вот, вот!» Они считают дождевые капли, каждый считает те, что достаются другому.