Избранное

19 февраля в здании ратуши состоялась церемония ратификации Вестфальского договора, затем был устроен необычайно пышный прием.

После того как разбомбленную, превращенную в груду руин ратушу восстановили в 1948 году, при входе в Зал мира укрепили табличку с латинским изречением:

"Мир - высшее благо".

Миновало страшное тридцатилетие. Наступали десятилетия зыбкого мира.

Логау беспощадно язвил:

Война - всегда война. Ей трудно быть иною,

Куда опасней мир, коль он чреват войною.

Томас Манн писал, что Тридцатилетняя война "опустошила страну и в культурном развитии роковым образом отбросила ее назад".

Однако именно в эти годы Германия дала великих людей: в литературе Грифиуса, в музыке - Шютца.

Андреаса Грифиуса называли силезским Шекспиром.

Он родился в год смерти Шекспира и Сервантеса, в 1616 году, он умер в год столетия Шекспира.

В Глогау заседал магистрат...

"...16 июля 1664 года без четверти пять после полудня его в присутствии всех собравшихся членов магистрата и комиссий поразил столь внезапный и сильный апоплексический удар, что он вскоре скончался на руках испуганных советников, и, таким образом, его жизнь оборвалась в неполных сорок восемь лет без одиннадцати недель при исполнении им своего служебного долга..."

Познал огонь и меч, прошел сквозь страх и муку,

В отчаянье стенал над сотнями могил.

Утратил всех родных. Друзей похоронил.

Мне каждый час сулил с любимыми разлуку,

Я до конца постиг страдания науку:

Оболган, оскорблен и оклеветан был.

Так жгучий гнев мои стихи воспламенил.

Мне режущая боль перо вложила в руку!

- Что ж, лайте! - я кричу обидчикам моим.

Над пламенем свечей всегда витает дым,

И роза злобными окружена шипами.

И дуб был семенем, придавленным землей...

Однажды умерев, вы станете золой.

Но вас переживет все попранное вами!

Андреас Грифиус. "Последний сонет"

КОЛЕСО ФОРТУНЫ

1

Главу эту следует, пожалуй, с самой Фортуны и начинать.

Фортуна помещена в центр своего колеса, в руках держит свитки, где все и предначертано, - судьбы.

На вершине колеса в глупом самодовольстве - человек в короне, со скипетром, над ним начертано слово regno - царствую, правлю. Справа от него карабкается к вершине колеса будущий удачник с лицом, исполненным вожделения: regnabo - буду править!.. Слева - по ходу вращения колеса - уже летит вниз тот, к кому относится regnavi - я правил. В самом низу, сброшенная колесом, лежит фигура поверженного: sum sine regno отцарствовал.

Рисунок "Колесо Фортуны" выполнен цветной тушью, им открывается рукопись сборника поэзии вагантов, который в 1803 году при секуляризации церковных земель обнаружили в баварском монастыре Бенедиктбейерн: пролежала она в тайнике шестьсот лет.

Слезы катятся из глаз,

арфы плачут струны.

Посвящаю сей рассказ

колесу Фортуны.

Над словами невмы - нотные знаки, подобия ударений.

По названию монастыря сборник назвали "Carmin Burana".

Выпала мне судьба: с Фортуной, с колесом судьбы встретиться.

Лирику вагантов я начал переводить в 1967 году, внутренне даже этому противясь. Отпугивало меня то, что там в основе латынь, какими-то грамматическими упражнениями отдавало, не мог к немецкому началу пробиться, да и все эти слова: "веселие", "питие", "братия, возрадуемся!", которые лезли на меня из комментариев и статей, из обрывочных, для хрестоматий сделанных чужих переводов, угнетали книжностью. Все было пылью присыпано: "обличие папской курии", "земные, плотские радости", "приятие жизни". Какое уж там приятие, если, например, читал в хрестоматии Шор в переводе Осипа Румера:

Осудивши с горечью жизни путь бесчестный,

Приговор ей вынес я строгий и нелестный.

Создан из материи слабой, легковесной,

Я - как лист, что по полю гонит ветр окрестный...

Нет, мертвое все это было. Не мое. Чужой пир. Книжный.

И вдруг вник в немецкий текст, затем в латинский:

С чувством жгучего стыда

я, чей грех безмерен,

покаяние свое огласить намерен.

Был я молод, был я глуп,

был я легковерен,

в наслаждениях мирских

часто неумерен...

Предшественник переводил:

Мудрецами строится дом на камне прочном,

Я же легкомыслием заражен порочным.

С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным,

Облаков изменчивых отраженьем точным...

Я спорил, давал свою версию:

Человеку нужен дом,

словно камень прочный,

а меня судьба несла,

что ручей проточный,

влек меня бродяжий дух,

вольный дух порочный,

гнал, что гонит ураган

листик одиночный...

Из тьмы в семь веков поманил меня к себе король бродячих поэтов клириков и школяров - Архипиит Кёльнский. В семивековом отдалении, глухой, темный как ночь, виделся мне монастырь Бенедиктбейерн. Узилище, в которое заточили великую рукопись.

Шли, шли ко мне оттуда те песни.

Выходи в привольный мир!

К черту пыльных книжек хлам!

Наша родина - трактир.

Нам пивная - божий храм.

Горланили, ревели:

Ночь проведши за стаканом,

не грешно упиться в дым.

Добродетель - стариканам,

безрассудство - молодым!..

Сначала воспринимал я это как хор.