Избранное

"Эти стихи я написал и обнародовал во время первой мировой войны, за два года до Октябрьской революции. Ныне, когда революция уже победила и доказала сорокалетием своего существования, что она изменила облик мира на века, строки эти кажутся мне глубоко обоснованными: мертвые пали не зря, и ожидания их были не напрасны..."

"Песню павших" я переводил по машинописному, присланному Фейхтвангером тексту:

Мы здесь лежим, желты, как воск,

Нам черви высосали мозг...

Каким-то образом моя жизнь оказалась связанной и с Фейхтвангером...

Книга Фейхтвангера "Семья Оппенгейм" была первым немецким романом, прочитанным мною в подлиннике. В школе, в старших классах, на уроках немецкого мы пробовали читать выходивший в Москве журнал "Дас ворт". Его редакторами значились Фейхтвангер, Бредель и Брехт. От журнала шли на нас волны немецкого языка: стихи Бехера, Вайнерта, проза Стефана Цвейга. Однажды в журнале "Дас ворт" я увидел стихотворение со странным названием "Мышиная баллада", странно подписанное: "Куба"...

Немецкий язык был тогда в Москве популярен. Это был как бы язык антифашизма, язык Коминтерна, язык Красного Веддинга и Флорисдорфа. В школах его изучали больше, чем какой-либо другой иностранный язык... Волны немецкого языка шли и от песен молодого певца-ротфронтовца Эрнста Буша - он пел их в Москве перед тем, как отправиться в Испанию, в интербригаде, на фронт.

Примечательно, что тогда мало кто из нас думал о том, что на этом же языке произносит свои речи Гитлер...

Но впервые живой разговорный немецкий язык (не домашний, не школьный, а "прямо из Германии") я услышал в кинофильмах "Петер", "Маленькая мама" и "Катерина", в которых играла артистка Франческа Гааль.

Тогда я не подозревал, что говорит она по-немецки с венгерским, а еще точнее - с пештским акцентом, что артистка она вовсе не немецкая, а венгерская, и в будапештском "Веселом театре" успешно выступила в ролях Элизы Дулитл в "Пигмалионе", Полли в "Трехгрошовей опере" и Ани в "Вишневом саде". В начале же 30-х годов, благодаря фильму "Паприка", она стала звездой экрана.

Ничего я этого, конечно, не знал, когда на фасаде кинотеатра "Форум" вдруг увидел ослепившую меня из кусков зеркальных стекол рекламу, а потом, попав в зал, обмер - на экране появилась переодетая мальчиком девочка и запела: "Хорошо, когда удач не счесть, хорошо, когда работа есть..."

"Петер" ошеломил Москву. В течение ближайших пяти-шести лет миллионы зрителей "Петера" и "Маленькой мамы" рухнули в бездонные пропасти, погибли в муках, в огне, во мгле. Но это было потом, а в 1935-1936 годах светилась на экране маленькая фигурка и люди напевали танго из "Петера" и наслаждались полуторачасовой негой.

Европа двигалась к пропасти в ритме танго...

В детстве, в школьные годы, у меня были тайные от всех игры. Сначала я сам с собой или сам для себя играл в суд, печатал на пишущей машинке грозные определения, приговоры, обвинительные заключения с беспощадной до замирания сердца подписью: "Верховный прокурор СССР" - дальше шел росчерк какая-нибудь выдуманная фамилия.

Один из таких "секретных документов" я случайно обронил в школе. Бумагу нашли, отнесли к перепуганному директору, он тут же вызвал моего отца. Они разговаривали долго, при закрытых дверях: дело могло принять серьезный оборот, попахивало "политическим хулиганством", "дискредитацией", чем-то еще... Отец рассказывал, что защищал меня так: "Дети врачей играют во врачей, дети юристов - в юристов. Это ведь так понятно..." Может быть, директор согласился с этим аргументом, все обошлось, но случай с "документом" запомнился.

Другой тайной игрой была игра в отметки. Все предметы: литература, история, химия, алгебра - считались участками фронта. Каждый участок имел своего командующего. Я придумывал для них фамилии, имена, рисовал их изображения. Самым выдающимся командующим был некто Васильев, с пышными усами, с густой, расчесанной надвое шевелюрой: нечто вроде наркома из старых питерских рабочих. Он отличался успехами в литературе, добиваясь побед в виде "отлов", поэтому я перебрасывал его на самые трудные участки. Если погибала химия, он возглавлял химический фронт, если геометрия геометрический, и он - как ни странно! - спасал, вытягивал, хотя бы на "уд". Помню еще одного, с какой-то нелепой фамилией Меерверт - спокойное, холодное лицо. Он ведал в меру сложной ботаникой, завоевывал неизменные "хор", на большее и не претендовал. Я его так и не повышал в должности и лишь однажды поставил на слабый участок - на черчение. Он и там принес мне "хор", после чего вернулся на свою ботанику...

Недавно я просмотрел подшивки газет за те годы: фотографии снятых при ярком солнце танкистов в шлемах, пограничников, летчиков, мужественные лица наркомов и командармов...