Избранное

Некоторое время все сидели, затаив дыхание, не решаясь заговорить.

— Но сегодня температура значительно ниже, чем вчера...— прервал наконец молчание Кэндзо.

Однако профессор, бросив в пепельницу сигарету, бесцеремонно прервал его:

— Это ничего не значит. Температура все время будет понижаться, а пульс учащаться. Такова особенность этой болезни.

— Ах, вот оно что! Это нужно знать и нам, людям молодым.

Муж О-Кину, скрестив на груди руки, время от времени пощипывал усы. Синтаро уловил в словах шурина безразличие совершенно чужого человека.

— Я при осмотре больной как будто не обнаружил симптомов перитонита...

Профессор Танимура ответил со свойственной ему профессиональной любезностью:

— Возможно. Не исключено, что перитонит начался позднее. К тому же он, видимо, еще не прогрессирует... И все же я не сомневаюсь, что перитонит начался.

— Может быть, следует немедленно положить ее в больницу?

Это заговорил наконец Синтаро, сохраняя на лице суровое выражение. Профессор из-под тяжелых век внимательно посмотрел на Синтаро, словно для него было неожиданностью, что тот заговорил.

— Перевозка больной сейчас исключена. Ей надо согревать живот. Если боль усилится, пусть Тодзава-сан сделает укол... Ночью, я полагаю, ей станет хуже. Уколы, разумеется, не панацея, но при этой болезни они необходимы, чтобы облегчать страдания.

Профессор Танимура говорил, не глядя на собеседника, и вдруг, будто спохватившись, вынул из жилетного кармана часы и поднялся:

— Простите, мне пора.

Синтаро вместе с отцом и шурином поблагодарил профессора за визит. Лицо его выражало отчаяние.

— Не смогли бы вы, профессор, в ближайшие дни еще раз навестить больную?..— спросил, прощаясь, Тодзава.

— Разумеется, я приду в любое время...

Больше профессор ничего не сказал. Спускаясь последним по темной лестнице, Синтаро понял, что это конец...

5

После ухода Тодзавы и мужа О-Кину переодевшийся в кимоно Синтаро, тетушка Асакава и Ёити собрались в столовой у жаровни. Из-за фусума по-прежнему доносились стоны О-Рицу. И все, вяло перебрасываясь словами под свисавшей над самой жаровней лампой, точно сговорившись, внимательно прислушивались к этим стонам.

— Просто немыслимо. Такие ужасные страдания...

Крепко сжимая щипцы для угля, тетушка смотрела в одну точку.

— Ведь Тодзава-сан говорил, что все хорошо?

Не отвечая тетушке, Ёити обратился к брату, сидевшему с сигаретой в зубах.

— Он просил профессора прийти в ближайшие дни.

— Странно. Почему он об этом просил?

На этот раз Синтаро ничего не ответил, лишь стряхнул пепел.

— Син-тян, что сказала мама, когда увидела тебя?

— Ничего не сказала.

— Но я слышал, как она смеялась.

Ёити сбоку внимательно посмотрел на брата.

— Верно... Скажи лучше, почему мамина постель благоухает дорогими духами?

Тетушка с улыбкой повернулась к Ёити, но, не дождавшись от него ответа, сказала:

— Это О-Кину-тян побрызгала мамину постель духами. Ты знаешь, Ё-тян, что это за духи?

— Что за духи?.. Наверно, специально для постели.

Неожиданно из-за фусума показалось измученное лицо О-Кину.

— Где отец?

— Он в магазине. Что-нибудь нужно?

— Да, мама хотела...

Не дав ей договорить, Ёити вскочил.

— Пойду позову его.

Когда он выбежал из столовой, туда на цыпочках вошла, зябко охватив себя руками, О-Кину с болеутоляющими пластырями на висках и села на место, с которого только что вскочил Ёити.

— Что случилось?

— Никак не может принять лекарства... Новая сиделка хоть и пожилая, но действует спокойно и уверенно.

— Как температура?

Синтаро, продолжая молчать, поморщился и выдохнул дым.

— Только что измеряли, тридцать семь и два...

О-Кину, пряча подбородок в ворот кимоно, задумчиво посмотрела на Синтаро.

— После ухода Тодзавы-сан снизилась еще на одну десятую.

Снова наступило молчание. Ее нарушил громкий звук шагов вошедшего Кэндзо, вслед за которым появился и Ёити.

— Тебе только что звонили из дому. Муж просил чуть попозже позвонить.— С этими словами Кэндзо обратился к О-Кину, после чего направился в соседнюю комнату.

— Ну что ты будешь делать. Две служанки в доме, а толку от них никакого.

О-Кину, досадливо прищелкнув языком, переглянулась с тетушкой.

— Такие теперь служанки пошли... Моя, так та наоборот, во все сует нос.

Пока женщины переговаривались, Синтаро, не выпуская сигареты изо рта, заговорил с печально сидевшим Ёити.

— К вступительным экзаменам готовишься?

— Готовлюсь... Но в этом году держать не буду.

— По-прежнему пишешь стихи?

Ёити, морщась, прикурил сигарету.

— У меня нет такой склонности к учению, как у тебя. А математику я просто ненавижу.

— Хоть и ненавидишь, но если не заниматься...

Синтаро прервала сидевшая напротив него тетушка, тихим голосом переговаривавшаяся с подошедшей к приоткрытой фусума сиделкой:

— Син-тян, мама зовет.

Погасив окурок, он встал. И, не взглянув на сиделку, прошел в соседнюю комнату.

— Проходи сюда. Мама сказала, что хочет тебя видеть,— кивнул ему головой отец, сидевший у изголовья больной. Синтаро послушно примостился рядом с ним.

— Ты меня звала?

Мать повернула к нему голову. В свете лампы, завешенной куском материи, лицо ее выглядело еще более осунувшимся.