Никто из нас не обращал на него внимания. Петр Патрикеев все свободное время сочинял свое последнее слово на суде. Писал он так быстро, что буквы из-под его пера, не помещаясь на бумаге, сыпались на пол. Я незаметно подбирал их, складывал, у меня получалось: "Она сама...", "Я сто раз говорил!..", "Кастрюля" и разные другие. Когда Петр Петрович оказался среди нас, он представился так: "Справедливый человек", молча пожал каждому руку, после чего тщательно пересчитал свои пальцы - все ли на месте? Субъект он был скрытный и даже в "деле" вместо обычных двух фотографий: фас и профиль, у него была только одна - затылком вперед.
Я по обыкновению с утра до ужина стоял в углу, думая так искупить свою вину. А Вениамин Бобцов выискивал в "Крокодиле" картинки про алкоголиков - он тогда чувствовал себя не таким одиноким. По вечерам он иногда рассказывал нам, в каких странах и городах он бывал, когда был в белой горячке.
Изредка, когда в камеру заглядывало солнце, на глазах Вениамина можно было заметить две маленькие слезинки. Но если стоять к нему спиной, то можно было и не замечать.
Дни наши проходили без особых развлечений, разве что когда к Мелоедову приходил адвокат, нам было любопытно слушать, как он допытывался, за что и почему Мелоедов убил в себе человека. После ухода адвоката Мелоедов обычно ложился спать рано, вздыхал, ворочался, а дважды - даже лаял. Тогда Патрикеев кричал: "На место!", как привык кричать на жену, и он затихал, сжавшись в комочек и подрагивая всем телом.
Всех нас объединяло одно - чувство неминуемого наказания. У Патрикеева это выражалось в том, что он поминутно оглядывался, на все вопросы отвечал: "Не знаю!" и ни с кем не разговаривал, кроме себя. Особенно жутко становилось каждому из нас по вечерам: ведь ничего хорошего из минувшего дня вспомнить было нельзя и ничего хорошего от завтрашнего дня ждать не приходилось тоже.
От того, что я всегда стоял в углу, у меня была в камере кличка Уголовник. Чтобы как-то скоротать время, я читал выцарапанные на стене надписи и исправлял в них грамматические ошибки. Больше всего надписей было однообразных, вроде: "Никаноров П. Ф. здесь будет 13.02". Но попадались и оригинальные с описанием жизни, например: "Ивашук, 1938-1983 гг."
Стоя в углу, я все поджидал, что сейчас ко мне подойдет кто-то большой и сильный, погладит меня по головке, скажет: "Чтоб больше этого не было!" - и даст шоколадку. Но вот уже десять лет никто не подходил.
- Неужели от судьбы никуда не уйдешь? - говорил Мелоедов, вышагивая по камере и отирая со лба пот.
Он очень хотел изменить свою судьбу и один раз даже решился и начертил авторучкой на своей левой ладони какие-то линии, а потом две недели не мылся и все ждал. Мы тоже ждали. В конце концов, новые линии потерялись среди грязи, и руки пришлось вымыть.
День суда над Мелоедовым был назначен на понедельник. Накануне он весь вечер чистил ботинки и причесывался, глядя в маленькую фотографическую карточку, на которой он был запечатлен пятилетним мальчуганом с курчавыми волосами и ясными глазенками на плутоватой мордашке. И еще часто вспоминал мать, но не свою.
Утром за ним пришли... Мы знали, что ему грозит, отводили глаза в сторону и очень жалели каждый себя.
Следующим должен был покинуть камеру Патрикеев. Последнее слово было написано, вещи уложены. Сидя на койке и крепко сжимая руки, он говорил себе:
- Ничего, все будет нормально!
И сам же себе отвечал:
- Уж будь спокоен - за все, паразит, ответишь!
Мы с Бобцовым старались не слушать его и играли в подкидного дурака, причем дураками оставались сразу оба. Это лишало игру остроты и интереса. Мы пробовали играть в шашки в поддавки, но Бобцов тогда сразу поднимал руки и быстро говорил: "Сдаюсь!"
За Патрикеевым долго не приходили. Он слонялся у двери, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам. Но даже я из угла ничего не мог расслышать, так громко и часто стучало у Петра Петровича сердце.
Когда мы остались с Бобцовым вдвоем, Вениамин по секрету признался мне, что раньше думал, что для того, чтобы жить хорошо, нужно жить плохо, а теперь - сомневается. На суде он решил чистосердечно во всем сознаться и просить закрыть все винные магазины. Я не нашелся, что на это сказать, и пожелал ему удачи.
Оставшись в камере один, я уже не покидал своего угла. Спать стоя было неудобно, но страх помогал мне, вдавливая в стену. Дни проходили в изматывающем ожидании. И вдруг однажды, глянув на пустые койки, я подумал: "Как же я могу отвечать за оскорбление личности, если я совсем не личость? Как же я раньше-то не догадался?!" - обрадовался я, собрал вещи и пошел домой.
Инструктаж
Итак, наша рота участвует в учениях...
Иванов, что ты сказал? Это у тебя в животе бурчит? Встань на левый фланг, ты меня заглушаешь! И не надо мне про борщ... Как он может быть опасным, если в нем, кроме воды, ничего нет?!
Еще раз напоминаю про снайперов: если будете прикуривать ночью, огонек заслоняйте рукой, а то рядовой Козлов дал троим прикурить, и троих убило! Хорошо, они не из нашей роты и убило их условно.