Избранное

Я был настолько ошарашен, что даже не засмеялся. Вы только подумайте, господин Хайншток, ведь до сих пор американцы никогда еще не переходили этого мостика и не появлялись на немецком хуторе. Рыболовы, которые раньше спускались к реке, всегда оставались в прибрежных зарослях на той стороне. Это был прямо-таки исторический момент. Хозяин хутора и его жена, словно окаменев, стояли у входа в амбар; Кимброу попросил меня перевести им, что они могут заниматься своим делом, но и после того, как я им это передал, они не решались двинуться с места. Конечно, моей первой мыслью было, что он явился меня арестовать, так как они с Уилером пришли к выводу, что мне незачем здесь больше оставаться, но он сказал только, что хотел проверить, какие чувства испытываешь, когда ходишь по немецкой земле. Он прошелся по двору-туда и обратно, потом вернулся к дому и сказал: «Ощущение действительно совсем другое, чем когда ходишь по земле Бельгии. Или Джорджии. Вы не находите, док, — спросил он, — что границы-удивительная штука? Я люблю границы». Он внимательно все осмотрел — хутор, луг, яблони, реку, лес на склонах, канюка, парившего в небе, — потом сказал, что лучшего места я отыскать не мог. «Кругом война, — сказал он, — а здесь нет. Это как дыра в крыше, никто не хочет приложить усилие, чтобы заделать ее». Только виадук, повисший севернее над долиной, ему не понравился. Я посоветовал Кимброу отойти в укрытие, потому что он стоял как раз на том месте, которое лучше всего просматривалось, но он лишь покачал головой, наблюдая за маленькими фигурками часовых, то и дело появлявшимися из туннеля: слева — в оливковом, справа-в серо-зеленом. Это напоминало игру — они показывались и снова исчезали, словно чья-то рука затягивала их в черноту туннеля; вероятно, он до сих пор не подозревал об этом и, лишь когда я обратил на это его внимание, обнаружил, что там, наверху, на виадуке железной дороги, ведущей из Сен-Вита в Бургрейнланд, его люди и люди Динклаге пришли к молчаливому согласию, к обоюдной договоренности вести себя так, словно война кончилась столетия назад, а они — всего лишь напоминание о ней, как рыцари на башне замка в Лимале. Когда мы вернулись во двор, он сказал: «Для успеха операции очень важно, чтобы майор Динклаге убрал этих часовых наверху». Тут я, конечно, подумал, что он пришел сообщить мне, что его начальство все же решило принять предложение Динклаге о сдаче в плен. Вместо этого он сказал: «Уилер позвонил мне сегодня ночью и уведомил, что командование армии отклонило предложение».

Мы сели на скамью во дворе перед домом. Наверно, он заметил, как я разочарован, потому что не успел я рот раскрыть, как он сказал: «Еще ничего не решено. Вполне возможно, что начальник штаба Ходжеса не выполнит решение армии».

Генерал Ходжес — командующий корпусом. Я спросил Кимброу: «Сколько времени может пройти, пока мы это узнаем?»

Он пожал плечами. «Не знаю. Уилер тоже не знает. Возможно, дело дойдет до Брэдли, может случиться, и до Эйзенхауэра. Уилер сказал: то, что затевает этот немецкий майор, — не военная операция, а высокая политика».

«Поэтому у меня еще осталась какая-то надежда», — добавил

он.

«Не знаю, разделяет ли майор Динклаге ваши надежды, — сказал я, — и вообще не знаю, что он намерен делать. Он потребовал, чтобы завтра в двенадцать часов дня я явился к нему».

Можете себе представить, господин Хайншток, что, услышав это, он просто онемел. Он только воскликнул «О!», потом встал, принялся расхаживать взад и вперед и, сев снова возле меня, сказал: «Может быть, это и хорошо, если вы пойдете. Вы должны теперь лично уговорить его дать нам срок».

Мы условились, что он сразу же известит меня, если еще перед моим походом к майору Динклаге получит окончательный ответ от своего командования».

Такого ответа капитан Кимброу своевременно не получил.

«Вы знаете, что он добавил напоследок? — сказал бы Шефольд Хайнштоку, если бы еще раз зашел к нему в среду. — Он добавил, что ему очень хотелось бы осуществить этот рейд одному, силами своей роты, если армия действительно откажется.

Кстати, господин Хайншток, вы должны еще знать, что мы вели этот разговор хотя и не совсем шепотом, но невольно очень тихо, вполголоса, из-за двух часовых, стоявших все время рядом с автоматами наперевес, лицом к лесу, по которому я всегда к вам хожу».

Шефольд представлял себе, как отреагировал бы Хайншток, если бы он пришел к нему и рассказал эту историю.

«Но вы, вы могли бы на этом основании отказаться!» — воскликнул бы Хайншток раздраженно.

И тогда пришлось бы ему возразить:

«Нет, именно этого я и не мог сделать. Как же вы не понимаете!»

Так что бессмысленно снова, в последний раз затевать спор с Хайнштоком. Начинать новую полемику было слишком поздно.