Избранное

— Приходите ко мне, если у вас все же возникнут неприятности!

— Спасибо, но в этом не будет нужды.

В эту первую встречу с майором Динклаге Кэте была одета как всегда: черный джемпер с треугольным вырезом, узкая темно-коричневая юбка, тонкие серые шерстяные чулки, еще довольно крепкие туфли. Ей больше нечего было надеть, если не считать того летнего платья, что она купила в Прюме.

Вернувшись к себе, Кэте ужаснулась, что ни с того ни с сего доверилась Динклаге, рассказала ему о своем бегстве. Господи, ну почему она в его присутствии начисто забыла — хотя Хайншток не уставал ей это внушать, — что она живет в мире, где всякое проявление доверия чревато доносом?

3

В деревне встают рано. Но то, что и майор Динклаге на ногах уже в четыре часа утра, в такую рань, когда еще темно, по существу ночь, — этого Кэте не предполагала. Утром в понедельник, в такой ранний час, он стоял по ту сторону дороги возле дома, опершись на палку. Иногда он, прогуливаясь по улице, исчезал из виду, потом появлялся снова, останавливался у лестницы, ведущей к дверям дома. Кэте стояла у окна в гостиной Телена, где не горел свет, так что Динклаге не мог ее видеть, несмотря на поднятую светомаскировку; из кухни доносился шум — там орудовала Элиза, готовившая завтрак обоим русским, которые должны были вот-вот появиться. Тереза и старый крестьянин работали в хлеву. В отличие от других домов Винтерспельта, располагавшихся ближе к улице, дом Телена, вместе с надворными постройками, находился в глубине, и потому окно Кэте было довольно далеко от площадки, на которой стоял Динклаге. Но Кэте удалось разглядеть Динклаге, хотя его освещала не лампа, а лишь рассеянный слабый свет, излучаемый белыми стенами дома в ясной ночи; сейчас на их фоне он казался еще более миниатюрным, еще более аккуратно скроенным, чем днем, — четкий силуэт, фигура, словно отлитая из металла, прусский офицер, каким его изображают в книгах, в плотно пригнанном мундире, ладно сшитых бриджах и сверкающих сапогах, в этой униформе, которую Кэте ненавидела за ее надменность. На голове у него была пилотка. Он казался маленьким; разговаривая с ним, Кэте прикинула: он чуть выше ее, стало быть, его рост примерно метр семьдесят.

Она опустила шторы, вышла из дому и направилась к нему.

— Вы рано встаете, господин майор, — сказала она.

— Я ждал вас, — сказал он. — Много же вам понадобилось времени, чтобы прийти сюда.

Обе эти фразы он произнес четко, лишь слегка приглушенным голосом; они прозвучали так, словно он требовал объяснения от подчиненного, не выполнившего приказ.

Потом он вдруг разговорился.

— Я действительно рано встаю, — сказал он, — но только потому, что с трех часов не могу спать от боли. Вот уже два года я являюсь счастливым обладателем артроза правого тазобедренного сустава, если вы знаете, что это такое.

Кэте ответила отрицательно, и он объяснил:

— Это заболевание, собственно, даже не связано с войной. Возможно, война его только обострила. А началось все во время идиотской прогулки в Африку. Дивизионный врач хочет даже отправить меня из-за этого домой.

— Господи, надеюсь, вы не заставите его повторять это дважды, — сказала Кэте.

Слова эти сорвались у нее с языка неожиданно, но теперь ей хотелось узнать, что он на это скажет.

— Заставлял уже шесть раз, — сказал Динклаге.

Хотя Кэте избегала смотреть на него, она чувствовала, что его взгляд в темноте устремлен на нее.

— Дивизионный лекарь прописывает мне отличные пилюли. Днем я почти ничего не чувствую. — И тут же, почти без всякой паузы: — Надеюсь, я вас не обидел, фройляйн Ленк! На войне

иногда приходится спешить.

Кэте нашла эти слова совершенно правильными, а вложенный в них смысл — одной из немногих положительных сторон войны, однако она сказала:

— Ах вот как, воин привык к стремительности…

— За всю войну я не сказал ни одной женщине ничего подобного, — ответил Динклаге, — если вы именно это имеете в виду.

Кэте продолжала разглядывать дом Телена.

— В стеклах ваших очков отражается ночь, — сказал Динклаге. — Очки идут вам.

Она выслушала его молча. Очки она считала самым уязвимым в своей внешности, и не каждый мог себе позволить вот так просто заговорить с ней об этом.

На слова, содержавшие констатацию какого-то факта, можно было не отвечать. Да у нее и не было желания возражать ему, например, фразой: «Я нахожу, что мои очки отвратительны». В этот момент появились русские, и она почувствовала облегчение.

Около полудня вчерашний ординарец передал ей письмо майора, в котором он приглашал ее поужинать сегодня вечером. «К сожалению, всего лишь в канцелярии, — писал Динклаге, — и, к сожалению, всего лишь полевая кухня. Но доставьте мне удовольствие!» Почерк у него был аккуратный, правильный, не очень крупный, без нажима и волосяных линий. Под его подписью был постскриптум: «Ответа не требуется».

«Боже мой, Кэте!»