Избранное

Есть люди, которым, пожалуй, все равно, из-за чего терзать себя — лишь бы терзать, и в последнее время я стал думать совершенно определенно, что я тоже из таких людей, это факт, потому что ко всякого рода проблемам, давно не дававшим мне покоя, прибавилась теперь и еще одна: наши отношения с Бабкиным.

Конечно же, я давно уже начал сомневаться в искренности Феликса, но относил это за счет заскорузлой своей, как у старого станичника, подозрительности... В самом деле: разве подал он хоть малейший повод ему не верить? Ведь ни разу мне не ответили по телефону, что Феликса неделю не будет дома, ни разу не слышал я этого неловкого молчания, когда малый ребенок, зажав кулачишками трубку, спрашивает у родителей, что сказать?.. Более того — довольно часто Бабкин звонил мне сам.

Никогда не слышал я от него и этих словечек из жаргона средней руки разбойников: что он-де, мол, вышел, наконец, на Иванова и будет пальцы держать на пульсе, а пока додавит и Сидорова, чтобы они с Ивановым вместе, двойною тягой...

Иной раз я начинал думать, что притормаживать дело таким образом — это просто принятая в этом большом городе среди интеллигентных людей деликатная манера отказа и мне давно бы следовало понять это, но концы с концами не сходились и тут: неужели, когда позвонит Феликс, передать через своих, что меня нет и не будет?

Не раз и не два за это время я решал для себя, что все, больше не стану Бабкина беспокоить, но потом приходил к кому-либо из общих знакомых, и тот мне вдруг говорил: «Да!.. Был у меня сегодня Феликс, рассказывал, как вы пробуете ньюфаундленда в питомник определить, и просил передать тебе... Стоп! Сейчас мы ему позвоним!..»

Странная и запутанная получалась история, и я, когда размышлял о ней, прямо-таки тосковал по простоте, пусть она будет даже такая, когда тебя без лишних слов просто посылают куда подальше...

Но ведь есть, думал я тогда, и другие отношения... Или только  м о г л и  быть?

Перед тем как пойти Мите в школу, в августе мы с женой отвезли его в подмосковный санаторий. По дороге все втолковывали маленькому, что скучать не надо, будем часто приезжать к нему, но там вдруг выяснилось, что на этот счет очень строго: всего один родительский день. Зачем, объясняли нам, заставлять ребятишек нервничать — ведь к одному, лишь разреши, приедут и завтра и послезавтра, а другой только в окошко будет выглядывать, только ждать. И мы решили, что это справедливо, и даже в тот день, когда настала моя очередь привезти на всю группу фрукты и овощи, я не стал донимать нянечек просьбами увидеться с Митей, а только хорошенько обо всем расспросил.

В родительский день строго-настрого запрещалось угощать ребятишек, все гостинцы надо было оставить для общего стола, и мы с женой первым делом выложили все до единого кульки и пакеты. Потом, когда мы втроем устроились на одном краешке низенькой скамейки, а на другом, точно так же усадив малыша посредине, расположилась еще пара, я заметил вдруг, что наши соседи по очереди достают из портфеля сливы и суют украдкой мальчонке в рот. Они были моложе нас, эти двое, мы с женой понимающе переглянулись, и я повернулся к соседям спиной, закрыл их от Мити.

Но он вдруг засмеялся, качнул головой, стрельнул глазками напротив:

— Совсем дырявая память у Наташки!..

Неподалеку от нас сидели под грибком тоже трое — худенькая вертлявая девочка с большим красным яблоком в руках, а по бокам двое уже пожилых людей, наверняка дедушка с бабушкой.

— Почему — Наташка? — укорила его жена. — Наташа!

— Наташа у нас другая! — возразил он уверенно. — А это Наташка.

Пока мы с женой переглядывались да разводили руками по поводу этой четкости — кто есть кто, — я забыл спросить, почему так плохи у маленькой Наташки дела, а затем нам стало не до того: почти все детишки вокруг, прячась за прикрывающим их родительским плечом, быстренько жевали, в подставленные ладошки сплевывали косточки, наклоняли мордочки к протягивающей арбузный ломтик руке...

Пожилая нянечка сперва подходила то к одним, то к другим и что-то недовольно выговаривала, издалека грозила пальцем, но вскоре ей это надоело — остановилась посреди площадки, где все сидели, демонстративно приподняла подбородок, стала глядеть куда-то поверх деревьев. Тут ее окликнули, она ушла, и началось открытое пиршество, началось обжорство...

— Может, пойдем отсюда? — шепнула мне расстроенная жена. — А то вдруг попросит еще...

Мы взяли Митю за руки, пошли, а он оглядывался, качал почему-то головой, весело смеялся, но так ничего и не попросил.

Потом, когда все еще судорожно дожевывающих ребятишек уже вели к корпусу, он бросился к кому-то из новых своих дружков, схватил за руку. «Олега, Олега, что — и у тебя совсем дырявая память, забыл, что Марья Иванна сказала: будем кушать все вместе, что папа и мама принесут!..»

Лицо у него светилось: сам-то он не забыл!

И вот в самых неожиданных местах все еще находишь припрятанный им смятый остаток жвачки с остренькими его зубками, и над краем книжной стенки под потолком так еще и висит одинокий нос бумажного голубя...