Избранное

Весною, в самом начале мая, он собрался на Монашку, рано утром попрощался с Викою и с детьми, и «газик» из управления отвез его на пристань. Он уже отпустил машину, когда пришел бригадир Масляков, на чьей лодке они собирались плыть: «Ты понимаешь, Игорь Андреич, свояк вчера поздно вечером заявился, девочку в интернат привез, болела у него дома. Может, давай так: он ее сегодня отведет, потом в городе то да се, а завтра раненько утречком мы все трое...»

Дома уже никого не было, в квартире стояла тишина, и, когда он, еще не сняв охотничьей куртки, присел на краешек дивана в своей комнате, у него появилось странное ощущение: будто нет здесь и его самого, будто уехал-таки, уже уплыл, и лодка мчится сейчас мимо шорской деревеньки на пологом берегу, мимо тугим соком налитых тальников, над которыми поднимаются вдалеке окутанные дымком полосатые заводские трубы.

Разбирать рюкзак он не стал, а только втащил к себе в комнату, рядом прислонил к стенке ружье, поставил на газету грязные сапоги. Пошире распахнул дверь на балкон, и так, в старых брюках и в свитере, улегся на диван, стал читать.

Никто ему ни разу не позвонил, ни Вика, и ни друзья, — знали, что его уже нет, — и, посматривая на часы, Котельников представлял: вот они с бригадиром Масляковым уже оставили позади широкое Осиновое плесо и заскочили в старицу. Вот уже вошли в устье Средней Терси...

Из школы вернулся Гриша, отомкнул замок, но не успел Котельников окликнуть сына, как тот уже хлопнул дверью — в коридоре остались лежать его ранец да сумочка с кедами. Он вспомнил, что у мальчишки сегодня экскурсия в городской музей, оттого и убежал, не поевши, — догадается хоть купить на улице пирожок, есть ли у него деньги?

Потом он все ждал Вику с младшим, улыбался, воображая, как оба они удивятся, когда, по обыкновению, сразу же откроют дверь к нему в комнату. Но Ванюшка у порога закапризничал, Вика, не раздеваясь, повела его в туалет, и тогда он встал с дивана и вышел в коридор. На полу стояла раскрытая большая Викина сумка, и он, никогда раньше не имевший такой привычки, тут вдруг машинально приподнял лежавшие сверху чертежи.

Под ними была бутылка коньяку.

— Так папочка наш, оказывается, не уехал! — громко говорила Вика, продолжая возиться с сыном. — А мы-то думали, он уже... господи-и! Да что это за такой ребенок?!

Они поцеловались, Котельников помог ей раздеться, потом повел Ванюшку смотреть рюкзак да ружье, а Вика взяла сумку, пошла на кухню.

Котельников оставил Ванюшку, отправился следом. «Так-так, — приготовился ей сказать. — Значит, не пьем, но лечимся?»

Потер ладонью о ладонь, приподнял чертежи...

Коньяка в сумке уже не было.

Вика перестала перекладывать в холодильнике продукты, выпрямилась и обернулась. Тыльными сторонами ладоней взялась поправлять прическу, потом засмеялась, вытерла руки, обеими пригладила волосы и так и оставила на затылке, словно слегка потягиваясь:

— Представляешь, у нас сегодня — история...

Улыбалась ему, рассказывала, потом стала доставать из сумки кульки и пакеты, а ему все сильнее хотелось перебить ее: «Погоди-ка, что это еще за чертовщина, только что была тут бутылка с коньяком...»

Но он почему-то все молчал, а потом наступил момент, когда он вдруг понял, что уже и не станет говорить, — будто время, когда все это можно было сказать запросто, ушло и вопрос этот прозвучит у него теперь фальшиво...

Двойственность эта мучила Котельникова, и, как он ни старался, Вика заметила, что настроение у него переменилось.

— А может, ты от меня скрываешь? — Руки у нее опять были испачканы, и она задела его плечом — то ли погладила Котельникова, а то ли сама о него потерлась. — И не поехал потому, что плохо себя почувствовал? А, Котельников?

Когда-то еще давно они с Викой договаривались избегать недомолвок и при всяком недоразумении объясняться немедленно. Как знать, не забудь тогда Котельников об этом договоре, и все, глядишь, стало бы на свои места, они посмеялись бы, да и только, и не пошло бы у них, как тогда: дальше — больше...

Ночью, уже за десять, когда Котельников опять лежал с книжкой на диване в своей комнате, в дверь к ним негромко, но настойчиво постучали, и он проворно поднялся, пошел открывать.

Было ли так на самом деле или ему показалось, но потом, когда не раз и не два мысленно возвращался к этой истории, все уже принималось как истина, — ожидавший за дверью Смирнов, увидев его, смутился:

— Ты, оказывается, дома?..

Потом все пошло, как всегда — он помог Смирнову снять накинутую поверх белого халата темно-коричневую «болонью», определил ее на вешалку рядом с Викиным пыльником и, пока тот возился со шнурками, снял около него и, нагнувшись, пододвинул поближе тапки, в которых был, а сам под полкой для обуви нашарил ногою и надел старые, давно стоптанные шлепанцы.

— Вот молодец, что заехал.

Смирнов на миг подался к зеркалу, тронул пышную, с красивой проседью шевелюру:

— Дежурю нынче. А это ехал с вызова, дай, думаю, заскочу. Звонить не стал, чтобы детишек не будить.