Избранное

С берега уже накатывал тошнотворный запашок очистных. Выхватывая из кромешной тьмы то серый бок бетонного корпуса, то графитную, в переплетении конструкций стальную тушу, здесь и там возникали неслышные сполохи, поднимался иногда, облизывая закопченные крыши, багровый, с языками пламени дым, потом игра этих отсветов с тенями прекращалась, и одинаковым кроваво-красным цветом рдели и полоски неостывшего шлака на отвале, и дальше за ними, выше, — гроздья сигнальных огней на трубах.

— Слышь, Андреич? — наклонился Матюша в темноте. — Это сколько еще переть до города? Так мы сегодня не дойдем, не видно ни черта...

— А если оставить лодку да на автобус?

— А где ты ее оставишь? Людей знакомых нету. В Шороховой есть свояк. Давай в Шороховую?

Шорохово не устраивало Котельникова, потому что было на другой стороне, — как потом оттуда домой?

— Нет уж, давай тогда до Авдеевской пристани. Там и лодку можно оставить сторожу...

— Можно-то можно, а как туда доплывешь? Где-нибудь к черту первернемся...

— О чем раньше-то думал?

— Дак вот! — Матюша замолчал, но не выпрямился, все смотрел на Котельникова, словно хотел хорошенько разглядеть его в темноте, а когда заговорил опять, голос у него был задушевно-мягкий. — А ты, значит, для Матюши заначил бутылочку?

Котельников не распространялся — уже надоело.

— Где?

— В кармане топырится. Четок.

— Колоколец!

— Колоко-олец?.. А на черта он?

— Нужен.

— А я думал, решил под конец путя уважить... везу все-таки!

— За тобой не поспеешь. Уважить тебя.

— Ну, слышь, Андреич, давай ночевать в Шороховой?

Великий человек этот Прохорцев!

Река вдруг до предела сузилась, с обеих сторон потянулись высокие, одинаково ровные берега, и Котельников, приглядевшись, различил бурты гравия.

— Ты куда?

— А спрямим... тут ближа!

И раз и другой повернули в кромешной тьме, вода стала спокойнее, а темные бурты по бокам еще выше, потом за острым хребтом одного из них посветлело, сквозь стук лодочного мотора Котельников различил где-то рядом пофыркиванье экскаватора.

Лодка круто повернула, их залило ярким светом, рокот экскаватора ударил рядом. Матюша что-то заорал и выключил мотор. Котельников схватился за шест, лодку качнуло с борта на борт на маслянистой, залитой прожекторами воде, и он, резко нагибаясь, успел и раз и другой оттолкнуться, а потом рядом что-то тяжело плюхнуло, их обдало водой и подкинуло, и, приседая и хватаясь за борта, Котельников понял: ковш!

Экскаватор тоже смолк, с берега понеслась яростная ругань.

Матюша судорожно дергал за шнур:

— Гребись, гребись! Уходить будем!

О борт что-то глухо стукнуло.

— Ты брось кидаться! — крикнул Матюша в темноту — Не видишь, люди случайно!

Мотор наконец затарахтел, они медленно уходили за поворот.

— Понарыли! — орал Матюша, словно кому-то грозя. — Ишь...

Потом они выбрались на простор, пошли мимо каких-то стоящих в воде бетонных опор. Слева и справа низко над водой полз туман. Котельников ощутил, что заметно потеплело. Или потому, что поработал шестом да веслом, что поволновался?

Лодка ткнулась в берег.

— Ну, вот, посиди, Андреич, а я сбегаю. А то не догадался для меня взять.

Тяжело опираясь на Котельникова, перелез через скамейку, покачиваясь, пробрался на нос, долго возился, пока вылезал из лодки, и, вихляя, заспешил в темноте наверх, где слабый свет поднимался над углом рубленого дома.

Сволочь, думал Котельников. Мучитель. Как дать сейчас, в самом деле, шестом по башке. Или плюнуть на все да и уйти сейчас, пока его нет?.. Это Мокроусовские карьеры. Около магазина есть остановка поселкового автобуса. Наверняка стоят машины, в которых пригнали за водкой со стройки, тут все ее берут — ближе, чем до поселка... Закроется магазин, можно будет дойти до поворота, уехать на любом самосвале, который пойдет из карьеров... да ведь не в этом дело. Или эта сволочь знает, что Котельников его не бросит, потому и пьет?.. Обоих чуть не прибило ковшом. Или он один держался бы? Черта с два он держался! Но теперь поздно, надо было уйти днем, надо было с Прохорцевым уехать на этой сумасшедшей его машине... А куда он теперь, этот алкаш, — один?

Стало жарко, он снял варежки и расстегнул пуговицу под горлом, приподнял толстый воротник свитера.

Над заливом курился плотный влажный туман.

Ему захотелось маленько ополоснуть лицо, он опустил руку за борт. Вода была теплая, почти горячая... Водосброс! Он не знал, что в Томь идет такой кипяток. Или у них опять что-нибудь не клеится? Горит план?

Он снова наклонился, пошевелил в воде пальцами, повел ладонью, и рука его наткнулась на что-то вялое, но живое. Отдернул руку, но потом снова опустил, пошарил в воде, взял под брюхо большую рыбину, приподнял.

Щука была! Медленно и слабо, словно последним усилием, она выгнулась у него в руке, и он бросил ее обратно, пополоскал пальцы, вытер о полу телогрейки.

Это, с рыбой, так потрясло его, что он еще издали сказал спешившему с пригорка Матюше:

— Тут рыба, слушай!