Избранное

— Ну-ка, Андреич, ложись!

Голос дошел до него с опозданием, словно очень издалека, он начал медленно привставать, и раз и другой к полку примерился и только потом лег, слегка попятился на горячей доске, подался от края назад, в угол пятками и, невольно напрягши спину, затих.

Филиппович положил ему руку между лопаток, пониже шеи:

— Думаешь, бить буду?.. А ты не жди. Ты, Андреич, поникни... Совсем пропади.

Мягко повел по спине рукой, и что-то такое в Котельникове ослабло, разжался главный, вбиравший в себя всю волю его, комочек, и вслед за ним доверчиво, там и здесь, разжиматься стали, слабеть и мякнуть мышцы, словно их лишили вдруг напряжения, разом отключили.

Краем глаза Котельников уловил замах, но веник пронесся над ним, не коснувшись, а только обдав его, разом опалив тугою волной проникшего сквозь кожу тепла. Сладко прошили тело тысячи мельчайших иголок, замерли в нем на миг, от следующего взмаха проникли глубже, кольнули и мучительней, и вместе нежней...

— Совсем, Андреич, поникни...

А его уже будто и не было совсем, были только мигом живущие, тут же таявшие, подмывающие душу мурашки...

Он долго потом приходил в себя, лежа на соломе, постепенно возвращались к нему силы, из таинственной, дающей отдых и спокойствие глубины неспешно выплывало сознание, делалось яснее и четче, и, приподняв голову, подставив под щеку ладонь на подрагивающей, грозившей съехать набок руке и глядя из-под полуприщуренных тяжелых ресниц на цветные занавески, на темное, с отпечатком электрической лампочки над ними стекло, Котельников вдруг невольно улыбнулся тому, что, выпавший из стремительных, как скорый поезд, будней стройки, развалился тут нагишом на полу посреди летней кухоньки, блаженствует в крошечной этой, тихой и чистой деревеньке, в которой не слышно ни железного лязга, ни дробного рокота моторов, ни подташнивающего запаха горючки, — последнею, какую он тут видел, машиной был привезший его сюда управленческий «газик»... Мир вокруг опять вдруг потерял реальность, и странным ему показалось и собственное житье здесь, и неторопливые, за вечерним чаем рассказы Филипповича... Что, и правда, будто самая горячая пора начинается тут у людей поздней осенью, когда городское начальство средней руки едет сюда бить из-под фар зайчишку? Филиппович говорит, председатели двух-трех соседних колхозов организуют тогда летучие отряды на мотоциклах да на «козликах», браконьеров ловят за трудодни, ведут в поселковый Совет, где Советская власть дежурит по этому поводу круглосуточно, составляют здесь протоколы, увозят в сельский райком, и туда потом начинается паломничество, смысл которого для района в некотором отношении важней, чем уборка, предположим, картошки... «Нехорошо, Пал Максимыч, получается, очень, как видите, нехорошо!.. Что ж это выходит? Разорять село все мы мастера — это вот коснись дело помощи... Третий год ферму не можем достроить, молокозавод стоит, нет металла для монтажа, — думаете, кто помог? Вы, говорите, помочь нам могли бы?.. Что ж, тут надо подумать!»

Хитрую эту игру с вымогательством стройматериалов для села завел будто бы один здешний председатель, мужичок до крайности оборотистый, а всячески поддерживал ее Прокопенко, бывший секретарь Сталегорского сельского райкома. После громкого персонального дела два года назад его сняли и вместе с молодою женой, из-за которой он пострадал, Прокопенко переехал на Авдеевскую, пошел к монтажникам заместителем по быту. Дело было для него незнакомое, осваивался Прокопенко с трудом, но держаться с первого дня пытался уверенно. Снабженцу, спросившему, будут ли они дополнительно заказывать пропан-бутан, ответил рассудительно: «Будем-то оно будем, да только что именно? Пропан в самом деле? Или лучше — бутан? Давай-ка так: что дешевле, то на этот раз и закажем...»

До того как он пришел в управление, Котельников сталкивался с ним только однажды. Как-то на краю поля в подшефном колхозе, когда монтажники убирали капусту, произошел между ними короткий и злой разговор. Котельников тогда потребовал, чтобы вернулся с утра уехавший домой на «Беларуси» с тележкою тракторист, и Прокопенко, сделав руки в боки и натужившись, хрипло выкрикнул: «Ты что ж, мил друг?! Ты думаешь, что у селян нету никаких других забот, кроме этой капусты?» А в прошлом году, когда они с Уздеевым шли по гаражу, Котельников увидел странный какой-то механизм и молча поглядел на начальника участка: а это, мол, что за чудо! «У зама-то у нашего башка варит, — рассмеялся Уздеев. — Давай-ка, говорит, приобретем пару картофелекопалок, да и дело с концом. Нам тогда на все эти воскресники-ударники наплевать. За день выпахали — будьте покойнички. На селян-то надеяться нечего — мне ли, говорит, не знать этих бездельников!..»

Пытаясь потверже определить на соломе руку, что была под щекой, Котельников лениво улыбнулся, глянул на исходившего паром, красного как рак Филипповича, который, ткнувшись в солому лицом, пластался рядом.

— Так он тебе что — Прокопенко? Выговором грозил, говоришь?