Избранное

— Отцу нездоровится, эфенди. Он не встает с постели. Зайдите к нему, — сказала она, принимая из моих рук пустую чашечку. При этом она изогнула брови, как бы давая мне понять, что я отнюдь не достоин оказываемого мне почета. Войдя в комнату, где лежал Раиф-эфенди, я поразился еще больше. Обстановка здесь резко отличалась от той, что я видел в других комнатах. Сама комната с несколькими белыми кроватями напоминала больничную палату или общежитие. На одной из кроватей я увидел Раифа-эфенди, укутанного белым покрывалом. При моем появлении он попытался улыбнуться, глаза его приветливо блеснули за стеклами очков. Я поискал глазами на что бы сесть. В комнате стояло всего два стула, на которых в беспорядке валялись женские чулки, кофточки, шелковые платья. Через полуоткрытую дверцу дешевого платяного шкафа, выкрашенного в какой-то серо-буро-малиновый цвет, на вешалках можно было разглядеть платья, жакеты, а под ними большие узлы. Во всей комнате царил ужасающий хаос. На комоде возле кровати я увидел металлический поднос и на нем — оставшуюся, очевидно, после обеда грязную глубокую тарелку, графин без пробки, а рядом — пузырьки и тюбики с лекарствами.

— Присаживайтесь, дорогой, вот сюда, — показал он на кровать.

Я присел. Раиф-эфенди был одет в пеструю, рваную на локтях, женскую шерстяную кофту. Он полулежал, упираясь головой в белые железные прутья. На спинке кровати позади меня тоже была навалена всякая одежда.

— Я тут сплю вместе с детьми. Потому и такой кавардак, — сказал. он, перехватив мой взгляд. — Дом, как видите, не велик. Еле размещаемся…

— А семья у вас большая?

— Народу хватает! Взрослая дочь, лицеистка.

И еще одна, которую вы видели. Свояченица с мужем. У них тоже двое детей. Да еще два деверя, братья жены. Живем все вместе. Сами знаете, в Анкаре с жильем туго. Вот мы и не можем разъехаться.

Раздался звонок, послышался шум, громкие голоса. Очевидно, пришел кто-то из домочадцев. Немного погодя отворилась дверь, и в комнату вошла полная женщина лет сорока, с челкой на лбу. Склонившись над Раифом-эфенди, она шепнула ему что-то на ухо. Он, ничего ей не ответив, показал рукой на меня:

— Это мой сослуживец… и Помолчав, он добавил, обращаясь к жене:

— Возьми в кармане пиджака!

— Господи! — воскликнула она, считая, очевидно, излишним продолжать переговоры шепотом. — Да я же не за деньгами пришла. Кто сходит в магазин? Ты ведь не встанешь!..

— Пошли Нуртен! Магазин же близко, в трех шагах.

— Поздно уже, ночь, холод собачий. Я просто боюсь посылать ее на улицу. Да и послушается ли она меня?

Раиф-эфенди немного поразмыслил, затем кивнул головой с таким видом, будто нашел наконец единственно возможное решение:

— Ничего, ничего, сходит, — сказал он, не глядя на жену.

— Вот так-то мы и живем! — обратился он ко мне, когда мы остались наедине. — Хлеба купить — и то проблема. Стоит мне заболеть — в магазин послать некого.

— А братья жены — они маленькие, что ли? — набравшись храбрости, спросил я его в упор.

Он молча посмотрел на меня. Казалось, он даже не слышал моего вопроса, но через несколько минут все же ответил:

— Нет, конечно, не маленькие! Оба работают. Как и мь! — чиновники. Свояк устроил их в министерство экономики. С трудом, конечно. Ведь оба без образования даже, за среднюю школу аттестата нет!..

И тут же поспешил сменить тему разговора:

— Вы что-нибудь принесли мне для перевода?

— Да… К завтрашнему дню велено сделать. Утром посыльный зайдет…

Он молча взял бумаги и отложил их в сторону.

— Мне хотелось узнать, как вы себя чувствуете.

— Спасибо. Что-то я расхворался. Никак не могу встать на ноги!

Он испытующе взглянул на меня, как бы стараясь понять, в самом ли деле я беспокоюсь о его здоровье или спрашиваю только так, приличия ради. Мне очень хотелось, чтобы он поверил в мое доброе к нему отношение. Но тут в его оживившихся глазах снова появилась пустая, ничего не выражающая улыбка.

Я поднялся с грустным вздохом.

Неожиданно, выпрямившись, он пожал мне руку.

— Большое спасибо, сынок, за внимание, — произнес он потеплевшим голосом. И мне стало ясно, что он угадал мои мысли.

* * *

После этого дня мы с Раифом-эфенди несколько сблизились. Не сказал бы, что он резко изменил свое отношение ко мне. Тем более не посмел бы я утверждать, что он стал со мной вполне искренним, открыл мне свою душу. Он остался таким же, как и был, — замкнутым и молчаливым. Иногда я провожал его после работы, случалось, что и заходил к нему в дом, иногда он угощал меня чашечкой кофе в красной гостиной. В большинстве случаев мы молчали либо говорили о всяких пустяках: о погоде, о дороговизне жизни в Анкаре, об ужасных тротуарах в квартале Исметпаша. Редко-редко мы касались его домашних дел. Лишь изредка у него срывалось с уст что-нибудь вроде: «Дочь опять получила плохую отметку по математике!» Но тут же он менял тему разговора. Я старался не задавать лишних вопросов. Определенное мнение о его домочадцах — прямо скажу, не очень благоприятное — у меня сложилось еще после первого посещения их дома.