Избранное

Там запускают воздушных змеев, и потому туда уже собрались все местные парни. Одни держат самих змеев, другие — бечеву, третьи — катушки с бечевой. Здесь все носятся как угорелые. На бегу разлетаются полы одежды, полощутся длинные или куцые штанины, трепещут развязавшиеся, сбившиеся набок головные повязки, то тут, то там мелькают и вовсе простоволосые головы, и везде — раскрасневшиеся, мокрые от струящегося пота лица. Вся эта толпа безостановочно бегает, суетится, размахивает руками, давит чужие ноги в погоне за змеем, дерет горло до хрипоты, орет, бранится, гомонит, точно носильщики на прорвавшейся дамбе. Зрители выглядят более пристойно. У них и одежда, и головные уборы в порядке; с зонтиками и веерами в руках они сидят в тени бамбуковых зарослей, посматривают вверх, на небо, и переговариваются между собой.

Небо прозрачно, жара обжигающа. От слепящего зноя приходится защищать глаза веером или просто рукой. Бумажные змеи, чисто белые или же с широкой красной полосой посредине, летают высоко в небе, и, чтобы разглядеть их, нужно изрядно напрячь зрение. Змеи недвижно парят, подобна листу на озерной глади в тихую погоду, или порхают, легонько покачиваясь, или же по-озорному рыскают из стороны в сторону, а то пикируют резко вниз. Вот этим приза, конечно, не видать. Их хозяева, заядлые участники состязаний, оскорбленные несправедливой раздачей призов в прошлом году, нынче норовят зацепить бечевой чужого змея и запутать его. И когда у какого-то змея обрывается бечева, соперники с бранью бросаются в драку, орут и гоняются друг за дружкой, точно кликнули клич: «Держи вора!..»

Откуда только берутся столь безжалостные к своему собственному здоровью типы, подумалось Хану. И конкуренты, и болельщики в его глазах одинаково выглядели глупцами, не лучше морских черепах. Первые суетятся так, будто приз — кстати, вовсе не окупающий затрат на змея и бечеву — должен быть именно у них, и ни у кого более. Вторые, сморщившись, как мартышки, подставляют солнцу свои физиономии только для того, чтобы поглазеть на воздушных змеев, которые уж никак не могут быть в диковинку. К чему все это? В такую духотищу он предпочел бы поваляться дома, в прохладе. За какие грехи столько мучений? Нет, он согласился на такое испытание только ради Тэ.

* * *

Прежде Тэ была возлюбленной Хана. Прошлым летом Хан проводил каникулы дома, и вот Тэ как-то раз зашла к ним за листьями тутовника. Тэ всегда покупала листья тутовника у них, так что тут ничего удивительного не было. Ничего удивительного не было и в том, что в доме у них как раз в это время никого не оказалось. Все ушли, кто на рынок, кто в поле, только Хан валялся, задрав ноги и почитывая книжицу, один из тех романов, кои наперебой рассусоливают о любви городского парня и деревенской девушки. Героини таких романов всякий раз оказываются столь прекрасны, нежны и чисты, что Хан не на шутку размечтался о подобной красотке… Потому-то, выйдя во двор, чтобы отогнать лаявшую на Тэ собаку, он просто впился в девушку взглядом. И надо же было гостье оказаться такой прехорошенькой! Тэ глядела на него томно, точно голубка, и улыбалась свежим ротиком, при этом щечки ее мило алели. Она застенчиво поздоровалась с Ханом, и девичья робость вызвала у него умиление. Он почувствовал, будто все в нем перевернулось. «Вот и твоя книга романа начинается», — сказал он себе. Ему захотелось произнести что-нибудь необыкновенно цветистое, но все разом вылетело из головы, и он с трудом выдавил приветствие. И оттого вышло, будто Тэ первой завела беседу:

— Простите, госпожа Кыу дома?

— Да, да!.. Мама дома. Проходите, пожалуйста…

Он выпалил это довольно складно, первое замешательство прошло. А уж стоит неповоротливому нашему языку разразиться какой-нибудь мало-мальски связной фразой, как он тут же обретает удивительную гибкость. Хан мигом сообразил, что он, сын уважаемых людей, учится в городе, одет с иголочки, носит европейские башмаки, а его напомаженная голова начинена великими познаниями… Одним словом, у него есть все, что может сделать его предметом мечтаний местных девиц, и посему нечего так робеть. К нему сразу вернулось все его красноречие, может быть, чуть излишнее, чем приличествовало бы для подобного случая, а потому слегка смахивающее на речи во хмелю.

— Прошу вас, входите. Я прогоню собаку… Пожалуйста, идите вперед, а то как бы она вас не покусала.

— Извините за беспокойство…

— Что вы, что вы…

Тэ, чуть приподняв край одежды, двинулась первой. Хан с улыбкой наблюдал этот милый жест. Во дворике перед домом Тэ остановилась и вежливо кашлянула: штора на двери оставалась плотно опущенной, и девушка так хотела предупредить хозяйку. Хан понял и, притворившись, позвал:

— Мама, у нас гости!

Никакой мамы, конечно, не было, и ответа не последовало.

— Верно, она на пруд вышла, — поспешил сказать Хан, — заходите, посидите, пожалуйста, минуточку, пока я за ней сбегаю.

— Нет, нет, — остановила его Тэ. — Не стану вас утруждать… Я пойду соберу листья тутовника, а когда она вернется, мы с ней обо всем договоримся…