Избранное

— Замолчи! — крикнул Уваров. — Я сюда шел — думал, в тебе хоть зерно коммуниста осталось. А ты вор и убийца, и я это докажу.

Иван усмехнулся:

— Не горячись. Ничего ты не докажешь. Лешку теперь не поднимешь, а смерть — она все спишет.

И тогда, задушенный ненавистью, Уваров медленно и раздельно сказал бывшему другу:

— Деньги, что украл, вернешь. Все, до копейки. Десять дней сроку даю. А дальше имя мое забудь, как я твое забуду.

Кровь шумела в ушах.

Вышел — чуть не упал.

А Ногайцеву, видно, суждено удивлять людей. Восемь тысяч, как одну копеечку, внес за своего дружка Краскова. Так и объявил: «Вношу, чтоб очистилась его память». Вот он какой, Иван Ногайцев!

Восемь лет прошло с тех пор. И вот зовет старый друг.

Анна последний довод приводит:

— Перед смертью все грехи человеку прощаются.

— Нет, — твердо сказал Уваров, — не позволено жизнь на земле пачкать. Жить надо светло.

Опустила голову Анна.

Он сказал еще:

— Все будем умирать, и ты, и я. Смерть прощения не дает.

КРОЛИКИ

Еще не проснувшись, Петр Савельевич понял, что кто-то идет по его участку. И не идет, а крадется. Поставит одну ногу, утвердится и подтягивает другую. Так несколько раз. А до этого он слышал, как человек перепрыгнул через забор, шмякнулся и замер — пережидал время. Все это пришло во сне, мешалось с лесными шумами, с треском сучьев, со скрипом веток, с шуршанием опавших листьев.

Проснулся Петр Савельевич не сразу, хотя уже знал, что проснуться надо. А встать не рывком, а тихо и выйти неслышно задней дверкой через другую половину дачи, чтобы не спугнуть раньше времени того, кто вдруг, плюнув на осторожность, пробежал по дорожке к кроличьим клеткам.

Накидывая телогрейку, напряженными руками отпирая дверь, Петр Савельевич почуял, как завозились по клеткам потревоженные кролики. Крольчатник находился в отдалении, по-настоящему слышать это было невозможно, но он явственно различал топот и трепыхание зверьков, потому что в точности знал, как это все бывает. А когда его обдало промозглой сыростью октябрьской ночи и духом перепрелой листвы, то уже явственно донесся жалобный писк зверька, которого хватают за уши.

Петр Савельевич остановился за яблоней. Упустить вора хуже, чем вовсе проглядеть. Спешить надо с умом. Единственный вору путь — к калитке и через лес на станцию. В глубь участка ему податься некуда. Было бы хоть какое-нибудь ружьишко для виду! Если там двое, то с палкой не очень справишься, хотя по слуху один.

Хозяин осторожно отделился от яблони. Небо одного цвета с землей пропадало в плотном тумане. Но Петр Савельевич и слепой прошел бы по своему участку, не споткнувшись. Он переждал еще за скирдой сена, сложенного у крольчатника. Теперь в сером тумане он увидел движущуюся тень. Уже не надо было прислушиваться, и уши, точно отдыхая, перестали ловить шорохи. Зато обострилось зрение. Большой темный человек судорожными движениями отбивал клетки, нагибался, шаря в клетках, распрямлялся, подтаскивая мешок.

Трудно было стерпеть, но Петр Савельевич для верности выждал, пока вор, пригнувшись, завозился над очередным замком. Потом, напрягая до отказа мускулы рук, он ударил вора по спине лопатой, навалился сверху своим крепким костистым телом и завернул вору руки приемом, которому в годы войны научился у одного разведчика.

С ним все как-то поступали несправедливо. Зла против него никто не имел, просто не везло. Пенсию ему определили после ранения, а через несколько месяцев вышел новый закон, и товарищ его в том же майорском звании получал теперь вдвое больше.

Опять же с участком. Сперва Петр Савельевич вовсе не хотел брать никакой земли: только лишняя забота. Тесть тоже сперва не советовал, а потом стал подбивать: ягоды, огурчики разведешь, яблочки, вполне возможно…

— Дом обязывают построить.

— А чего дом? Ну, чего дом? Работникам платить, что ли? Вот они, наши работники.

Тесть протянул старые руки. Но, правда, золотые это были руки, все могли.

Пока Петр Савельевич убеждался, что неплохо бы выстроить дачку, пока прикипал сердцем к мысли о своем будущем саде, умные люди разобрали хорошие участки, а ему стали предлагать что-то совсем неудобное: и от города далеко, и от станции еще идти несколько километров. Никакого расчета не было соглашаться. Обидно стало.

А тут подвернулся человек, не то чтоб знакомый, но известный, в том же майорском звании, раненный в ногу. Участок ему достался завидный: езды на электричке меньше часа и от станции недалеко. Земля не бог весть какая, но место веселое, открытое.

Хозяин участка сам строиться не хотел, не надеялся на свои силы. С Петром Савельевичем договорился:

— Нужна мне одна-единственная комната, чтоб иметь возможность летом отдохнуть, поскольку у меня здоровье подорванное.

Петр Савельевич не сразу решился. Так и этак думал.

— Черт с ним, — сказал тесть, — слепим ему куточек из досочек.