Избранное

И отошел с невозмутимой, готовно-приветливой улыбкой.

Тогда Георгий выпил стопку коньяку и чайный стакан «Воскеваза», но веселья все равно не возникло, хотя по распоряжению тамады Самвела и под хлопки гостей начала танцевать Эвника, клонясь вправо и влево, призывно вскидывая глаза и руки.

Сзади на спину Георгию навалился Симон. Разнеженный вином и музыкой, все забывший, он шептал Георгию в ухо:

— Я примирился, Георгий. Что делать, это жизнь! Я примирился. Будьте счастливы. Она хорошая, верно?

Ему еще нужно было подтверждение. Георгий уже был пьян.

— Иди ты к черту, — обернувшись, отчетливо сказал он прямо в сияющее лицо Симона.

Все кончилось. Георгий закрыл дверь за последним гостем, Эвника стояла над разворошенным столом, держа на руках блюдо с остатками форели.

— Ах, Георгий, ну как тебя не ругать? Сколько всего осталось, и теперь все испортится. Холодильника нет…

— А я при чем тут? — сказал Георгий.

— Разве ты понимаешь, когда ты при чем, когда нет. Если бы я раньше знала, что ты не женат…

— Не повторяй глупостей.

Эвника пожала плечами:

— Таких, как Нина, у тебя могло быть сколько угодно. Не женился же ты на ней! Она это лучше тебя понимала, потому и уехала.

— Нина была моей женой, и у нас есть дети.

— Это — твое дело, хочешь — считай одного ребенка своим, хочешь — нет. Тебя никто не может заставить. А второй тебе вообще никто.

Георгий был сильно пьян и мог ее ударить. Он ушел в другую комнату, тоже перевернутую вверх дном. Эвника куда-то пристроила рыбу и тоже пришла за ним. Она снимала с себя чулки, тщательно разглядывая их на свет, и все время говорила:

— Когда я в первый раз вошла в этот дом, то почувствовала: тут что-то не так. Только я ошиблась — думала, что она ничего с собой не взяла, потому что рассчитывала вернуться. Оказывается, она просто побоялась…

Георгий вспомнил летнюю ночь с ветром и песчаной бурей, когда Эвника впервые переступила его порог, вспомнил, как он всем сердцем понимал быстрые движения ее трогательных, чутких глаз.

— Ты тогда думала по-другому, — угрюмо сказал он.

— Я всегда думаю одинаково! — ответила Эвника. Теперь она была его женой и могла наконец сказать все, что хотела. — Это тебе нравилось делать из меня дуру. Чем ты меня вздумал тогда утешать? «Нина ни в чем не будет нуждаться»! — передразнила Эвника. — А какое мне до этого дело?

— Эвника, — почти спокойно проговорил он, — ты уже и развалины сровняла с землей.

Она не поняла смысла этой старинной поговорки и, точно отстраняя его слова тонкой рукой, торопилась высказать, что хотела:

— Ты всегда говорил — я слушала. Послушай теперь и меня. Я тебя не звала. Ты первый пришел к моим дверям. Ради меня ты отправил Нину в какую-то дыру, а теперь тебе надо, чтоб я ее жалела и думала о ней. Ты хочешь, чтоб все было по-твоему. Что бы я ни сделала, ты начинал мне объяснять: почему я это сделала и что я в это время подумала. Я слушала тебя и смеялась.

— Для чего ты мне это говоришь? — спросил он.

— Чтоб ты не был дураком, — спокойно ответила Эвника, проскальзывая в нарядную ночную рубашку, — чтоб не приписывал людям свои мысли, чтоб понимал: если ребенок пишет «приезжай за нами», то это ему диктует женщина.

— Он так писал?

— Успокойся. Что подумают соседи, если ты будешь так на меня кричать в первую брачную ночь?

Сощурив глаза, она оглядела себя в зеркале и засмеялась тем особенным, негромким смехом, которым безошибочно поражала Георгия. Она смеялась долго, но он сидел опустив голову, неподвижный и безучастный. Тогда, погрузив пальцы в тяжелые слитные пряди его волос, Эвника подняла вверх его лицо и испугалась, еще не зная чего, но уже сердцем догадываясь о крушении своего мира.

Это был не Георгий, которого она знала всю жизнь, с детства. Это был закрытый и недоступный для нее человек. Богатство его чувств, которое еще вчера не имело в ее глазах особой цены, исчезнув, стало жизненно необходимым. Надеясь, что еще не все потеряно, она заметалась. Надо было вернуть хоть частицу, хоть крошку… Она попыталась заглянуть в его глаза, но он сидел все такой же пустой, безразличный. И тогда Эвника забилась на полу, оплакивая свою потерю.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

В вольере дрались олени. Тихие, величаво-кроткие животные, которые мохнатыми чуткими губами брали из рук хлеб, превратились во взлохмаченных, неистовых зверей. Их напряженные тела содрогались от ярости, ноги взрывали землю, страшным хрустом ломающихся костей отзывались удары их рогов.

Люди толпились около вольера. Маленькая старушка, приставленная к оленям, бесстрашно металась вокруг животных, надрывно крича:

— Трошка, Борька, скаженные! Трошка, куда ты лезешь!.. Борька, чтоб тебя, отойди…

Прибежал Леонид Петрович, вызвали пожарного.

Вся эта суета, беготня, людские крики для зверей не существовали. Для них было одно — убить соперника и утвердить свой род на земле. А земля выталкивала остро пахнущие травы, разворачивала на деревьях белые соцветия, растопыривала на елках мягкие зеленые пальцы. Она поила и кормила, дышала и украшалась. Ее весенние запахи кружили головы всему живому.