Избранное

Он посмотрел на нее светлыми глазами, и Таня впервые увидала, что взгляд их был упрям.

— Да, благодаря этому обстоятельству, — повторил он спокойно.

Была ли это настоящая ссора, Таня не могла решить, но именно с этих пор началась их вражда и этот болезненный мальчик стал занимать ее ум более, чем в первые дни.

По выходным дням Таня обедала у отца.

Она отправлялась мимо городской рощицы, стоявшей близко за ее домом, и выходила на дорогу, ведущую в крепость. Дорога не была прямой. Она бежала по берегу, поворачивая то вправо, то влево, точно поминутно оглядывалась на реку, которая, растолкав в разные стороны горы, расстилалась под ней далеко.

Таня шла не торопясь, тоже часто оглядываясь на реку. Если на дороге было тихо, то Таня слушала шипение глиняных глыб, оседавших под берегом в воду. И собака ее тоже прислушивалась к этому звуку. Она ходила за ней повсюду.

Так, через полчаса, они подходили к дому отца.

Дом был крайний из всех, где жили командиры. Окропленные известью камни устилали дорожки, но и сквозь известь пробивалась трава, только чуть побеленная на концах своих перышек.

Шума не было тут. И стеклянные двери дома были всегда открыты.

Через эту стеклянную дверь Таня входила в дом, а собака оставалась у двери. Как часто Тане хотелось, чтобы она осталась у двери, а собака вошла бы в дом.

Меж тем все в этом доме относились к ней ласково.

Надежда Петровна первая встречала Таню на пороге.

Тихая, простая в обращении, с милым лицом, она трепала Таню по плечу или целовала в голову, каждый раз повторяя одно и то же:

— Ага, вот и Таня пришла!

И хотя голос ее был мягок при этом, но сердце Тани против воли переполнялось недоверием через край.

«Зачем она смотрит на отца, когда целует меня? — думала Таня. — Не затем ли, чтобы показать ему: «Вот, видишь, я ласкаю твою дочь, и ты теперь ничего не можешь сказать мне, и она тоже ничего не может сказать».

При одной только мысли об этом у Тани тяжелел язык, глаза переставали слушаться — она не могла посмотреть прямо в лицо отцу.

И только подойдя к нему, ощущая его руку в своей, она чувствовала себя спокойней.

Она могла тогда и Коле сказать:

— Здравствуй.

— Здравствуй, Таня, — отвечал он приветливо, но не раньше и не позже той минуты, когда она кивнет ему головой.

Отец же ничего не говорил. Он только касался легонько ее щеки.

Обедали весело. Ели картошку с олениной, которую покупали у проезжих тунгусов. Ссорились из-за лучших кусков, смеялись над Колей, который засовывал целую картошку в рот, и ругали его за это, а иногда отец даже ударял его пальцем по носу так больно, что нос немного припухал.

— Папка, — говорил тогда Коля, хмурясь, — перестань так глупо шутить. Я уж не маленький.

— Это верно, шелопай, ты не маленький, — говорил отец. — Все вы уже большие очень. Просто так не перескочишь через вас. Поглядим только, что вы запоете, когда подадут пирожки с черемухой.

И отец лукаво посматривал на Таню.

А Таня думала:

«Что сладкое, что пирожки с черемухой, если я знаю, что он никогда не будет меня любить, как Колю, никогда не назовет меня шелопаем, не ударит по носу, не отнимет лишнего куска! Да и я сама никогда не назову его «глупым папкой», как этот жалкий подлиза. Неужели пирожками с черемухой можно меня обмануть?»

И сердце у нее опять начинало понемногу щемить, наполняться обидой.

А в то же время все привлекало ее тут. И голос женщины, повсюду раздававшийся в доме, ее стройный стан и доброе лицо, всегда обращенное к Тане с лаской, и большая фигура отца, его ремень из толстой коровьей кожи, постоянно валявшийся на диване, и маленький китайский биллиард, на котором они все играли, позванивая железным шариком по гвоздям. И даже Коля, всегда спокойный мальчик с упрямым взглядом совершенно чистых глаз, привлекал ее к себе. Он никогда не забывал оставить кость для ее собаки.

Но о ней самой, казалось Тане, он никогда не помнил, хотя и учился вместе с нею в школе, и обедал, и играл на биллиарде. И все же он не давал себе труда думать о ней хотя бы одну минуту в день, хотя бы только для того, чтобы ненавидеть ее так же, как она ненавидела его.

Так почему же, однако, согласилась она пойти с ним на рыбную ловлю и показать место, где клюют лещи?

VIII

Таня любила звезды — и утренние, и вечерние, и большие летние звезды, горящие низко в небе, и осенние, когда они уже высоки и их очень много — целая куча звезд. Хорошо идти тогда под звездами через тихий город к реке и увидеть, что и река полна этих самых звезд, как будто насквозь просверлена ими темная и тихая вода. А потом сесть на берегу, на глину, наладить удочки и ждать, когда начнется клев, и знать, что ни одна минута, отпущенная тебе законом охоты на ловлю, не потеряна зря. А рассвета все нет, и солнце еще не скоро протащит туман над рекой. Еще сначала будут клубиться в тумане деревья, и после уж задымится вода. А пока можно думать о чем угодно: о том, что делает теперь под кустом бурундук, и спят ли когда-нибудь муравьи, и бывает ли им холодно перед утром.

Да, хорошо бывало на исходе ночи.