Избранное

Правда, рядом с Доской почёта была ещё одна, где также красовалась моя «фотография», а вернее – постоянно обновляющийся рисунок на одну и ту же тему: «Они позорят школу!». Доска эта была размером поболее, а тоном помрачнее – тёмно-синяя. И это место было уже вотчиной нашей «вечно юной» пионервожатой Клары Михайловны, которая в своё время (Она была почти из первых выпускников: её тополь был самым высоким в нашем школьном дворе и рос сильно затеняя кабинет истории, то есть наш класс, на что частенько сетовала «историчка» Ольга Ивановна – наша классная дама.), окончив школу, осталась в ней работать, поскольку ещё во время учёбы была очень активной девочкой и в отличие, скажем, от меня и подобных мне, никаких прегрешений перед уставом пионерской и комсомольской организаций не имела.

Первая карикатура с моей персоной на этой доске появилась года два назад, когда я и ещё один мой одноклассник не захотели вступить вместе со всем нашим классом, одержимым общим порывом, внушённым Кларой Михайловной, в комсомол, объясняя своё нежелание тем, что комсомол отнюдь не такая уж популярная среди молодёжи организация, как красноречиво изображала нам наша пионервожатая.

План поголовного окомсомоливания нашего класса срывался, а этого Клара Михайловна допустить не могла. После чего и появились на той мрачной, цвета утопленника доске, под известным общим заголовком, наши «фотографии».

Через год мой одноклассник в комсомол всё же вступил, поскольку собирался (и ушёл-таки) после девятого класса в строительный техникум и ему нужна была хорошая характеристика.

Я тоже, поняв, что карьеру профессионального спортсмена мне вряд ли удастся выстроить (из-за отсутствия привязанности к какому-либо одному виду спорта, а не к спорту вообще), вступил в комсомол почти в конце одиннадцатого класса, решив попытаться поступить в мединститут, который находился в областном центре, расположенном в пятидесяти километрах от нашего города.

Но устойчиво три года, с восьмого по одиннадцатый класс, то моя фотография (неизвестно где добытая), то моя карикатура, впоследствии почти постоянно обновляясь (темы для этого всегда находились), оживляли этот фанерный щит с суровой надписью: «Они позорят школу!».

Года через два, после того, как я со скрипом и не с первого захода всё же поступил в мединститут, Клара Михайловна покинула, но не оставила совсем школу, уйдя на «заслуженный отдых», заменив (и сразу как-то состарившись) пионерский галстук на шее какой-то тёмной старческой косынкой.

Приезжая в выходные дни и на каникулы в свой родной город, я всегда при встрече приветливо здоровался с ней. И мы впоследствии даже как будто немного сдружились. Во всяком случае, я чувствовал, что не вызываю

У неё прежнего раздражения и она больше не держит на меня зла из-за её рассыпавшихся идеалов.

Я же зла на неё не держал никогда. Наоборот, мне всегда почему-то было жалко эту молодящуюся, говорящую задорным звонким голосом, одинокую женщину, для которой школа была не вторым, как она наставляла нас, а, несомненно, первым и, пожалуй, по-настоящему единственным домом. Ибо своего дома, вне школы, в нормальном понимании слова «дом!», у неё как бы и не было вовсе, а была лишь комната в семейном общежитии, где она проживала со своим тихим, старомодным, болезненным не то племянником, не то троюродным младшим братом, у которого, по-видимому, была единственная явно выраженная болезнь – аллергия на современную жизнь.

Жаль мне её было даже тогда, когда она в порыве раздражения, «вдохновлённая» очередным моим проступком перед «Кодексом строителя коммунизма», сама (поскольку где-то отсутствующего школьного художника ждать не хватало терпения), довольно неуклюже, рисовала на меня очередную карикатуру. Я понимал, что таким образом она, по её же словам, из нас «выковывает сталь», изгоняя скверну.

Мне вспоминается теперь лишь несколько «особо опасных», по мнению Клары Михайловны, моих «проступков», за которые она на собранных по этому случаю педсоветах решительно требовала моего отлучения от… школы, а когда это не удавалось, принималась выкорчёвывать ересь сама, используя как свою правую руку нашего школьного художника (который в жизни, увы, художником не стал, а как-то тихо и незаметно спился в среде богемной и полубогемной братии), моего одноклассника Витальку Стародубцева.

* * *

Вот образчик заседания одного лишь педсовета, на котором главное действующее лицо, несомненно, Клара Михайловна, пассивные статисты – учителя, второстепенные герои с несколькими репликами – я и директор школы, пожилая женщина с усталым лицом и красивой пышной причёской.