Избранное

В школе № 2 творятся чудовищные безобразия. Ученица седьмого класса Таня Сабанеева в буран повезла кататься на собаках ученика того же класса Колю Сабанеева. Мальчик после этого пролежал в постели все каникулы. А ученик того же класса Белолюбский, прибежавший в крепость сообщить об этом отцу Коли, отморозил себе палец. Детей спасли наши славные пограничники, О чем думают учителя и пионерорганизация, допуская в школьной среде подобные затеи, опасные для жизни? Кто поручится за то, что эта девочка не совершит еще какого-нибудь хулиганского поступка, который повлечет за собой более страшные последствия? Об этом нужно было бы подумать кому следует».

— Что это значит? — повторила тихо Таня, оглядевшись вокруг и не увидев близ себя никого, кроме Фильки.

Он стоял прямо.

И Таня поняла, что это значит. Она поняла, что холодные ветры могут дуть не только с одной стороны, бродят не только по реке, — они проникают и сквозь толстые стены, даже в теплом доме настигают они человека и сбивают его мгновенно с ног.

Она опустила руки. Дошка соскользнула с ее плеча и упала на пол. Она не подняла ее.

— Но ведь это все неправда, Филька, — сказала она шепотом.

— Конечно, неправда, — тоже шепотом ответил он, смотря на свой палец, обмотанный длинным бинтом. — Мне вовсе не больно. Чего они выдумали, не знаю. Но ты послушай меня, послушай, Таня.

А Таня, открыв губы, глотала воздух, показавшийся ей теперь острее, чем на реке в самый страшный буран. Уши ее ничего не слышали и глаза не видели. Она сказала:

— Что со мной будет теперь?

И, схватившись за голову, кинулась в сторону, стремясь, по обыкновению своему, в сильном движении успокоить себя как-нибудь и найти какое-нибудь решение.

Широко шагая, как шагают во сне, она шла по коридору, ударяясь плечом о стену, натыкаясь на малышей.

За углом она обошла старичка, замахавшего на нее деревянной указкой. Она даже не поклонилась ему, хотя это был директор. Старичок с глубокой грустью покачал ей вслед головой и посмотрел на учителя истории, Аристарха Аристарховича Аристархова, дежурившего в этот день в коридоре.

— Это она, — сказал Аристарх Аристархович Аристархов.

А Таня все шла по коридору. И в ровном шуме множества детских голосов, в который, как в пропасть, летел каждый звук, кипело и стучало ее сердце. Но что делать? Все становилось поперек ее дороги.

«А друзья? Где они?» — думала Таня, хотя уходила от них сама и сейчас никак не могла их видеть.

XVII

Никто лучше самого Фильки не знал, была ли в его сердце хоть какая-нибудь иная мысль, чем помочь Тане как можно скорей. А все же он не был доволен ни своим собственным поведением, ни поведением друзей в этот день. Первое мгновение он было кинулся вслед за Таней по коридору, но, увидев за углом Аристарха Аристарховича Аристархова, его плечи поднятые чрезмерно высоко, его равнодушные очки, его руки, занимавшие так много пространства, что, казалось, никому больше не оставалось места на свете, Филька остановился невольно и решил вернуться назад.

Но и в раздевалке он тоже не увидел ничего хорошего. В темноте между вешалками у газеты все еще толпились дети. Книги Тани были сброшены с подзеркальника на пол, и тут же на полу валялась ее дошка, подаренная недавно отцом. По ней ходили. И никто не обращал внимания на сукно и бисер, которыми она была обшита, на ее выпушку из барсучьего меха, блестевшего под ногами, как шелк.

Усвоив себе привычку время от времени размышлять, Филька подумал, что если бы воины, которых он видит сегодня в суконных шлемах с красной звездой, не помогали друг другу в походе, то как бы они могли побеждать? Что, если бы друг вспоминал о друге лишь тогда, когда видит его, и забывал о нем, как только тот ушел в дорогу. Какой бы это был тогда друг? Что, если бы охотник, обронивший свой нож на тропинке, не мог бы найти его, возвратясь?

Размышляя так, Филька опустился на колени в пыль среди детей, которые вновь собрались читать газету. Он собрал книги Тани. Ухватившись за ее дошку, он изо всей силы старался вырвать ее из-под ног.

Но это не так-то легко было сделать: наступив на нее тяжелыми валенками и не двигаясь с места, стоял на ней толстый мальчик, которого Таня никогда не любила. Он кричал на Колю:

— Я это могу тысячу раз повторить. Да, могу повторить: надо выбросить твою Таню вон из отряда!

А Коля в теплой шапке, — он не успел ее еще снять, — подняв бледное лицо, молча смотрел ему в глаза, и от гнева у него не хватало голоса.

Он тихо произнес:

— Ну скажи еще что-нибудь про нее — и я не посмотрю, что ты такой толстый: я скручу тебя, как щенка, и выброшу на улицу.

— Это ты-то меня скрутишь! — с громким хохотом ответил мальчик. — Да ты меня с места не сдвинешь!

Коля схватил его за грудь. Но, ослабевший после болезни, не мог его даже покачнуть.

А меж тем мальчик занес уже руку над Колей, готовый стукнуть его кулаком.

Тогда Филька, не размышляя больше ни о чем, распрямил свою ладонь, очень твердую от привычки хвататься за деревья, и ребром ее ударил толстого мальчика под колени с такой силой, что тот кубарем полетел на пол.