Избранное

Страх, который она испытывала перед морем еще до приезда на Балтику; описание прилива, который, «разбежавшись», заливает берег вслед за отливом, — явление, наблюдаемое на Северном море, но не на Балтийском; душевная надломленность после попытки самоубийства, возраст ее сына, а также то, что родная деревня фрау Траугот граничила с имением барона Л., — все это не оставляло сомнений, что ключ к разгадке ее трагической судьбы в моих руках. Воспользоваться им я, разумеется, не имел права. Врач, с которым я посоветовался, успокоил меня. Необходимо увезти ее от моря, сказал он, тогда еще можно надеяться на благополучный исход. Я вздохнул, как вздыхал тогда бургомистр, и сказал с отчаянием:

— Но она не хочет!

— Чего не хочет? — спросил врач озадаченно.

— Уезжать из своей деревни, — ответил я.

— Странно, почему же? — спросил врач.

Я сказал, что не знаю. Было от чего прийти в отчаяние: ключ к спасительному выходу оказался ненужным.

Потом я вспомнил, что в октябре ей исполнится сорок лет; предварительно уточнив дату, я с букетом цветов отправился в Ц. Был прохладный день, один из тех ясных осенних дней, которые своей беспечной улыбкой согревают нас на пороге близкой зимы с ее дождями и вьюгами. Был ясный день, дул ветерок, и я снова услышал море, но пошел не в прибрежные дюны, а к домику с двумя деревянными лошадиными головами на коньке крыши. Как я ни готовился мысленно к новой встрече, как ни собирался с духом, но, когда я вошел в квадратную прихожую, и сбоку отворилась дверь, и на пороге я увидел фрау Траугот, маленькую, сгорбленную, вытирающую руки о фартук, смотрящую мимо меня опустошенным взглядом и произносящую беззвучным голосом: «Это вы, сударь?» — мне показалось, что у меня остановилось сердце. Ярость овладела мною, жгучая, необоримая ярость. Почему я не поднялся тогда на трибуну и не крикнул, что он — убийца!

Фрау Траугот, стоя в дверях, смотрела мимо меня и молчала — маленькая, сгорбленная женщина. На ее долю выпало тяжелейшее бремя, тяжелее вряд ли можно себе представить, и, несмотря на это, она вырастила сына, управлялась с домом и работой в поле, снискала уважение односельчан. Да, такой человек достоин уважения! Много говорить я не мог и протянул ей букет; фрау Траугот взяла цветы и, стоя в дверях, качала головой, бормотала слова признательности.

— А теперь выпьем, пожалуй, чаю, — сказал я, и фрау Траугот кивнула. Тут в дверь постучали, и вошел бургомистр с букетом гвоздик.

— Сердечно поздравляю от имени всей общины! — обратился он к фрау Траугот.

Она вытерла краешком фартука глаза.

— Здесь все так добры ко мне, — сказала она и повторила: — Так добры. — Покачав головой, она добавила: — Пойду вскипячу чаю, — и удалилась на кухню.

— Теперь я понял, почему она не хочет уезжать отсюда, — сказал я бургомистру.

— Почему? — живо спросил он.

— Здесь она впервые в жизни почувствовала к себе человеческое отношение, — сказал я, — и ей не хочется терять его, поэтому она терпит даже море!

Бургомистр подкинул на ладони букет гвоздик.

— В любом другом месте к ней отнеслись бы с такой же сердечностью, — сказал он.

— Откуда ей это знать? — возразил я. — Большую часть жизни она терпела гнет, издевательства и пинки; потом сразу очутилась в новых условиях, где ей помогли, дали дом, землю, где она обрела новую родину, которая стала для нее дороже старой, с ее горами, ручьями и часовнями; она увидела здесь настоящее человеческое общество и почувствовала себя в безопасности, невзирая на чужую природу, которая внушила ей страх.

— Возможно, вы правы, — нерешительно сказал бургомистр, — но откуда у нее такой страх перед морем?

Я рассказал ему о том, что вспомнил.

— Тогда, пожалуй, все сходится, — согласился он.

Из кухни вышла хозяйка с двумя ведрами.

— Работать сегодня запрещается, фрау Траугот, — сказал бургомистр, и, отобрав у нее ведра, мы пошли во двор. Я качал воду и смотрел на дюны, на фоне светлого неба колыхалась трава, а за дюнами шумело море.

Наполнив ведро, я снял его с крючка под краном и поставил на землю. С дюны по тропинке к дому бежал крепкий, высокий, красивый улыбающийся паренек, на нем были плавки, и с его волос капала вода, морская вода; опершись на столбик, он легко перепрыгнул через ограду, распугав кур. Не смущаясь, он подошел к нам и протянул бургомистру руку.

— Это Клаус, сын фрау Траугот, — сказал бургомистр.

Я пожал Клаусу руку, с удовольствием оглядел мокрого, сияющего юношу, только что искупавшегося в море, и перед моими глазами всплыл образ окаменевшей королевы из сказки, которая спустя шестнадцать лет ожила и сошла с пьедестала; и тут же возник другой образ — бывшей горничной, и я подумал, что эта женщина ожила в своем сыне, но и для нее самой надежда еще не была потеряна, я верил в это.

Из-за угла дома вышла фрау Траугот с дымящимся кувшином в руках.

— Я приготовила чай, — сказала она.

Голос ее звучал глухо, она смотрела мимо нас, в сторону дюн, а на дюнах свежий ветер колыхал зеленую траву и доносил к нам шум моря, которое вечно бьет о берега Богемии.

Перевод Н. Бунина