Избранное

— Думаешь, он просто не захотел?

— Не захотел.

— Не может быть. Никто не захочет добровольно пойти в тюрьму. Даже итальянцы.

— В том-то и дело, что сбежать он не хотел. Уж очень тянуло его в Зас-Альмагель.

— Тогда так ему и надо. Значит, получил по заслугам.

Петер натягивает плавки и бежит к бассейну. Принимает душ, забирается на трамплин и, когда Карин выходит из кабины, красиво прыгает в воду «ласточкой». Карин даже не пытается повторить такой прыжок. Расстелив банное полотенце на траве, она ложится на него и с интересом наблюдает за тем, как Петер плавает кролем, ныряет и, набрав в легкие воздух, резвится с удовольствием в воде.

— Мне не хочется сейчас лезть в воду, — кричит она. — Мне холодно.

Выйдя из бассейна, Петер ложится рядом с нею.

— Теперь-то мне понятно, — говорит Карин, — почему Артур не хотел ничего рассказать о вашем путешествии. Сто раз мы спрашивали: ну, как там было? И отцу и матери интересно узнать, почему вы вернулись раньше срока. А он все одно: мол, ваше место занял какой-то другой класс. Я не поверила, и отец, наверно, тоже. Мне все казалось: здесь что-то не то. Почему же он не захотел ничего рассказать?

— Я тоже никому ничего не рассказывал. Такой был у нас уговор.

— Но мне-то ты рассказал.

— Тебе, да. Но и тебе только сегодня. А вчера и ты ничего бы от меня не услышала.

— Ясное дело, — понимающе замечает Карин. — Потому что вчера мы не виделись. И все же до меня никак не доходит, почему вы вернулись раньше. Деньги-то свои вы выручили. Чего ж тогда?

— Да, деньги выручили. Это верно. Но тут случилось непредвиденное.

Заскрипела калитка, и оба от неожиданности вытянули шею. Но оттуда, где они сидели, ничего не было видно.

— Кто это? — спрашивает Петер.

— Не знаю. Ты слышал, как подъехала машина?

— Я ничего не слышал.

— Я тоже. Тогда это не мама.

То была не мама, а Артур. Вот уж никак он не ожидал увидеть здесь Петера. И тем не менее не подает вида, бросая невзначай:

— Ага, это ты здесь.

Вот это да! В таком положении Петер ни за что не хотел оказаться. Сейчас он предпочел бы столкнуться с кем угодно — с родителями и даже с бабушкой, но только не с Артуром. Как он разозлился поэтому на Карин. Ведь она должна была предвидеть. Ну чем теперь ответить на это многозначительное «Ага, это ты здесь»? Да, нечем.

Поэтому Петеру остается только молчать.

— Что-нибудь случилось? Что так рано вернулся? — спрашивает Карин. — Наверно, соревнование отменили?

— Да, Гастон не явился. Может, заболел. А может, испугался. Полежу-ка я немного рядом с вами.

«И что он так смотрит на меня? — размышляет про себя Петер. — Словно я тут хозяин».

— Как хочешь, — говорит Карин. — Места всем хватит.

— Купаться мне неохота. Посижу немного с вами. Если только вы не секретничаете.

— Какие еще там секреты? — парирует Петер. — Просто я рассказывал Карин, как мы провели каникулы в горах.

— И про итальянца?

— Про итальянца тоже.

— Ну, продолжай, пожалуйста, — просит Карин Петера. — Почему все-таки вы вернулись раньше? Ты сказал, случилось непредвиденное.

— Пусть Артур расскажет. Он ведь все видел и слышал.

— Ну уж нет, — возражает Артур. — У тебя это лучше получится. А я с удовольствием послушаю.

— Наутро мы рассказали Штрассеру, что Каневари рвало. Учитель забеспокоился:

«Только этого нам недоставало. Будем надеяться, ничего серьезного. В любом случае надо немедленно переправить его в долину».

На завтрак у нас оставался только хлеб. Чай можно было вскипятить. Нашли банку с чаем в шкафу. Сели за стол. Каневари тоже поднялся. Мы пригласили его присесть вместе с нами, но он решительно отказался. Покачав головой, итальянец проговорил:

«No, no, ничего есть».

Вид у него до сих пор был жалкий. Лицо все желтое, губа распухла, кровавый шрам на лбу, на голове запекшаяся кровь. Зрелище, прямо скажем, безотрадное. Когда я его увидел, у меня пропал всякий аппетит. Мне казалось, что в тот момент каждый из нас был готов его отпустить, пусть идет на все четыре стороны. И только он одни был против.

Штрассер стал нас торопить. Мы упаковали свои вещи, закрыли двери и ставни, прибрали немного в доме. Потом отправились в путь.

Мы поддерживали Каневари при ходьбе. Его мучили страшные боли. Это было видно по нему, но он не жаловался. Конечно, продвигались мы очень медленно. Через большие камни и выступы нам приходилось переносить Каневари буквально на руках. Скоро мне стало ясно, что таким образом мы доберемся до долины только к вечеру. Я сказал об этом Штрассеру. Он ответил, если итальянец дотянет до Маттмарка, там наверняка можно будет найти джип или какой-нибудь другой транспорт.

Не прошло и получаса, как Каневари отказался идти дальше. Он показал на свою ступню:

«Нехорошо, нога».

«Да, — проговорил Штрассер, — так действительно дело не пойдет». Он, как и мы, был в растерянности.

Каневари присел на камень.

— Едва он присел, — добавил Артур, — как его снова развезло.

— Вырвало, — уточняет Карин.

— Собственно, его даже не вырвало. Просто вышло немного слюны. Он ведь ничего не ел.

— Так вот, Сильвио сказал, что итальянца надо нести на себе. По-другому не получится. Штрассер согласился.