Избранное

И когда радуга запульсировала особенно ярко, точно живая, над Керкезским лесом громыхнул выстрел и послышались крики лесника. Радуга, раненная выстрелом, дрогнула, и мы все увидели, как над лесом поднялся человек и стал карабкаться по радуге. В руке у него был топор. Он выронил топор, топор блеснул в небе как знамение и упал в Керкезский лес. Что тут человеку делать — за топором не вернешься, потому что из леса слышны крики лесника, — вот и пришлось ему карабкаться дальше по радуге. Добрался он до самого высокого ее места в середине неба и побежал вниз, как человек из Старопатицы с цыганскими глазами бежал по мосту, добежал донизу и соскользнул прямо на пасеку. С ноги у него свалилась галоша, она скользила чуть медленнее хозяина, но тоже упала на пасеку, правда, в сторонке, в заросли крапивы. Человек топтался по пасеке в поисках галоши, а из Керкезского леса показался лесник в форменной зеленой фуражке, с ружьем и топором, свалившимся с радуги.

«Гляди-ка, голь на выдумки хитра! — заговорили наши. — Как прищучило его в лесу, да лесник стрелять начал, да деваться некуда, он тебе и на радугу взобрался, а от властей все-таки утек! Топора только жалко!»

Лесник, посвистывая, шагал по мокрой траве и, когда проходил мимо работавших мужиков, крикнул: «А вот посмотрю я на этих браконьеров, кто теперь на царский лес руку поднимет!» Дядя Гаврил спросил его, кто это был в лесу, что он там делал, успел ли удрать и не был ли это какой чужак, потому что из наших едва ли кто поднимет руку на государственное дерево.

«Навряд ли чужак, — качал головой лесник, — ваш он был, я все ваши топоры знаю, они у вас у всех до единого цыганские, фабричный топор у вас в деревне еще и не видели». — «Поди ж ты, — качают головой наши мужики, — это ты верно заметил, а на того человека ты, видать, здорово страху нагнал, раз он топор уронил, может, ты, случаем, и выстрелил в него, из-за одного дерева и убить был готов беднягу!» — «Без страху никак нельзя!» — подает голос Брайно-огородник. «Нет, я в него не стрелял, — говорит лесник, — но как пуля в ушах свистит, он у меня надолго запомнит». Дядя Гаврил подмазывается к леснику: «Слышь, лесник, ты такие силки по лесу расставил, что от тебя никак не убежишь, разве что на небо вознесешься!»

Лесник проходит по всей котловине, чтобы все, кто работает в поле, увидели конфискованный топор. Там остановится, здесь остановится, все его о чем-нибудь да порасспросят, но никто ни словечком не обмолвится о том, что видел, как тот человек карабкался, а потом бежал по радуге, как он перевалил таким манером через всю котловину и свалился на пасеку, и теперь еще топчется там в крапиве, разыскивая галошу. У деревни всегда есть свои маленькие тайны, до которых властям никогда не добраться.

Радуга над нолем постепенно рассеивается, становится все бледнее, прозрачнее, цвета ее один за одним исчезают, и под конец остается одно лишь синее небо. Можно подумать, что она для того только и появлялась, чтобы тот человек мог убежать от лесника.

Солнце клонится к западу, нависает над Берковскими горами и словно поворачивается к нам спиной, обратившись лицом к тем землям, что раскинулись за венцом синих гор.

Мы не можем подняться так высоко, чтоб заглянуть за горы. Но и здесь есть на что посмотреть — со стороны деревни три упряжки буйволов тащат к нам дребезжащий черный локомобиль со сложенной вдвое железной трубой. К локомобилю с разных сторон сбегается ребятня, мы с глухонемой в сопровождении собаки тоже переходим речку, чтобы встретить черное громыхающее чудовище. Буйволы поглядывают на нас, скашивая глаза, они тоже черные, как локомобиль, и как-то естественно объединяются с ним в одну общую машину.

Перед мостом буйволов останавливают, чтоб они отдохнули, перед тем как втаскивать тяжелый локомобиль в гору, половина ребят бежит на мост, половина — под мост: посмотреть, выдержат ли машину деревянные опоры моста. Мы с глухонемой тоже заходим в воду и ждем, когда буйволы втянут чудище на мост.

И вот буйволы напруживают спины, машина приходит в движение, въезжает на мост, дробя колесами щебенку, и мост вдруг весь сотрясается, начинает скулить, скрипеть и трещать, в реку сыплется труха, мелкий песок, глухие стоны. Деревянные ребра моста прогибаются, собака, услышав, как мост скулит, отбегает, поджав хвост, подальше. Перила вместе с забравшимися на них мальчишками ходят ходуном, буйволы тяжело ступают, лениво покачивается сложенная вдвое железная труба, медленно вращаются светлые ободья колес, но мост не падает, а только глухо пыхтит и трещит, сотрясаясь до самых своих основ. Буйволы и локомобиль сходят на берег, чтобы продолжать свой путь по котловине, а ребята еще долго слоняются по мосту и под мостом.

Собака ведет нас к церковному полю, мы с глухонемой идем за ней, глухонемая поймала божью коровку и зажала ее в кулачке. Локомобиль отъезжает все дальше, колеса его исчезают в кукурузе, буйволы и возчики в вязаных безрукавках тоже скрываются почти наполовину.