Избранное

Он был энергичен, подвижен, быстр, как воспламенившийся порох, глядел во все стороны разом. У его ног лежали охотничьи собаки, но Джанки между ними не было. Вместо нее спал развалясь какой-то новый пес по кличке Перс, с черными веснушками на морде. Старик Глэн лежал в тенечке, он был похож на отставного банковского клерка. Эмилиян Станев пожаловался на Глэна — мол, взял его поохотиться на перепелов, но пес был не в форме, они застряли возле Вакарелских холмов, в вике, пришлось дать ему хорошую взбучку и весь день стрелять только диких голубей. «Я, брат, такое ружье получил!» — восторженно сообщил он, но тут же помрачнел и пожаловался, что приятели выпросили у него ружье, якобы испробовать, но, вероятней всего, попытаются его присвоить.

Ружье было изготовлено по особому заказу в Москве, организация, ведающая оружием, выдала особое разрешение изготовить его вручную, чтобы дула были просверлены предельно точно, чтоб была и гравировка и прочее. Два прославленных русских мастера-оружейника полтора года трудились над этим ружьем, сверлили дула, вытачивали каждую детальку тщательнейшим образом, вложив в работу всю искусность и чутье своих дедов и прадедов — знаменитых тульских оружейников, которые никогда не давали себя обскакать, как это было и в случае со стальной блохой, присланной в Россию в былые времена знаменитыми английскими кузнецами, чтоб Россия увидела, как далеко ушло в Англии кузнечное мастерство. Тульские мастера-оружейники сошлись, почесали в затылке, рассмотрели, прищелкивая языком, английскую блоху и, отдав должное искусной работе, засучили рукава да и подковали блоху. И отослали подкованную блоху назад — пускай, мол, стучит копытцами, а не прыгает босиком, пятки не отбивает. Вот такого, высшего естества, считал Эмилиян Станев, и новое его ружье, у которого дробь разлетается почти геометрически, а при выстреле вместо грохота слышно, как, поражая цель, ружье произносит, точно добрый христианин: «Отче наш, иже еси на небеси!» Чтобы убедить Эмилияна Станева в совершенстве этого ружья, сам директор мишеней прислал ему пробитые при испытаниях мишени, собственноручно подписавшись — Иван Тимофеевич по фамилии, кажется, Подольский, но Эмилиян Станев был уверен, что директор мишеней коренной туляк, хоть фамилия у него — бывшей Подольской губернии. Вслед за этим Эмилиян Станев посоветовал мне забросить мой «сент-этьен»; и купить подобающее оружие, а если я не в состоянии приобрести такое оружие, то должен раздобыть хотя бы хорошие патроны. А поскольку хорошие патроны мне тоже неоткуда взять, Станев порылся-порылся и на прощанье подарил мне итальянских и бельгийских суперпатронов.

«Все ли рассказано о герое в этом сочинении?» — спросил он, и я ответил, что не все, что герой, обозначенный инициалами Э. С., порой был настроен мятежно и порывался броситься под ноги обществу, подобно тому как еж кидался под колеса машинам, из-за чего у них рвались покрышки, и что я по мере сил пытался отвлечь его от подобных действий — не потому, что по его милости общество может подорваться, а потому, что общество может его раздавить. Кое-какие поступки я намеренно опустил, потому что они не имеют прямого отношения к моей теме, другие — оттого, что счел их незначительными, однако были и такие события, которые заставили меня долго ломать голову — занимать или не занимать ими читателя, и теперь, когда работа закончена, я вижу, что следовало уделить хоть немного места истории с бричкой.

«Гм! Гм!» — произнес Эмилиян, когда я упомянул о бричке…

…После того как еж во второй раз повстречал змею, дремавшую или спавшую на покинутом муравьями муравейнике, Э. С. отправился на бричке поохотиться вместе с Джанкой на береговок в болотах Софийской котловины — он называл этих птиц фьюкалками, потому что они всегда летят парами, самец впереди, самочка за ним, самец окликает ее «Фью!», самочка в ответ тоже произносит «Фью», и так они перекликаются, чтобы удостовериться, что они вместе, ведь самец не может на лету обернуться, посмотреть, следует ли за ним его самочка. Береговками же их называют потому, что они бегают по берегам водоемов и взлетают только в редких случаях. Оба эти названия верны и полностью отвечают нашим представлениям об этих птицах, но Э. С. называл их только фьюкалками, и в этом выражалось сочувствие к ним и почти ребячья нежность. Итак, он катил в бричке, лиса с колокольчиком с окраины поселка посылала ему вслед проклятья, овца непонятливого шопа посмотрела на него невидящим взглядом — на глазах у нее уже были бельма, и она сумела разглядеть только катящиеся колеса. Дело было утром, от земли вздымался прохладный пар, разносилось еле слышное благоухание голых пяток лесных красавиц-самодив. Узкая дорога шла через высокие камыши, колеса бормотали еле слышно, как дьякон, когда спросонья читает тропарь.