Избранное

Тем не менее анализ нашей советской истории уже не может исходить только из особенностей русской культуры, русского национального развития. Победа революции означала введение в действие принципиально новых закономерностей – закономерностей нашей, основанной на догматическом революционном марксизме идеологически-политически-социальной системы. Эта система обладает своей логикой, независимой от особенностей воспринявшего ее общества, своим циклом развития, со своими юностью, зрелостью, старостью и смертью (между прочим, это прекрасно видно из сравнения истории двух стран с очень разной культурой, но воспринявших эту систему и развивавшихся практически независимо друг от друга, – СССР и КНР).

Анализ этих закономерностей – это опять-таки громадное и совершенно неразработанное поле исследования. Тем не менее, на наш взгляд, ясно, что закономерности эти во многом – своеобразная модификация общих закономерностей становления и функционирования религиозно-догматической системы, идущей от стадии секты к стадии монопольно господствующей в обществе церкви, полностью определяющей все стороны жизни общества. Такой стадии мы достигаем при Сталине, когда наша система приобретает законченный и классический характер. Но уже на этой стадии начинает вырисовываться кризис системы, не способной создать такого прочного общества, какое создавали традиционные религии. Во-первых, она не может остановить развитие производительных сил общества, а, напротив, активно стремится к развитию науки и техники, необходимой и для борьбы с внешней угрозой, и для реализации своей программы построения земного рая. А это значит, что в обществе продолжается изживание элементов с традиционалистским и догматическим сознанием, рост социальных слоев, которым свойственна более высокая культура и более критическое сознание, все более вступающее в противоречие с идеологическими догмами. Во-вторых, в отличие от традиционных религий наша система обещает не загробное воздаяние, а построение земного рая и, следовательно, делает предсказания, все более заметно вступающие в противоречие с реальностью. Таким образом, одновременно растут и противоречия между системой и реальностью, и социальные слои, способные увидеть эти противоречия.

Отсюда – болезненность и кратковременность периода расцвета системы, в которой сразу же после смерти Сталина отчетливо начинают проявляться признаки «старости», утраты той живой веры, которая составляла ее «душу», ее «витальную силу». Ибо хрущевская «либерализация» связана не со стремлением к демократии (его еще не было), но с усталостью и правящего слоя, который уже не может выносить далее чудовищного напряжения сталинского террора и «строительства социализма», а затем «коммунизма», и народа в целом. В хрущевской «либерализации» был еще один компонент, который потом в какой-то мере сказался и на сегодняшней перестройке. Это марксистская «реформация», движение от окостеневшей догмы к более живому, допускающему разные интерпретации первоисточнику идеологии– движение, закономерное для развития всех религиозно-догматических систем. Но роль такой «реформации», на наш взгляд, у нас относительно невелика. Переход от эпохи Хрущева к эпохе Брежнева– развитие той же тенденции. Система погружается в старческий маразм. Правящий слой думает лишь о «красивой жизни» – дачах, машинах, поездках за рубеж. Идет постепенная «либерализация», но эта «либерализация» – не сознательное движение к демократии, а скорее прямое продолжение коррупции и олигархизации, доброта, порожденная старческим бессилием. В народных массах также усиливается разложение и вместе с тем растет озлобление, зреют «гроздья гнева». И одновременно – растет интеллигенция, растет культурный уровень народа. Мир платоновских героев, варваров – завоевателей империи, принесших с собой «ночь Средневековья», уходит в далекое прошлое, и хотя тоталитарный «варварский» потенциал общества исчерпан, может быть, еще не полностью, его, во всяком случае, стало неизмеримо меньше. Система стареет и умирает, но общество, нация – «взрослеют», в них зреют силы для новой, уже со значительно большими шансами на успех попытки достичь демократической «нормы» современного мира. Это уже не то общество с 80 % неграмотных, которое в 1917 году могло выдержать только девять месяцев демократии.

Революция не была «локомотивом истории». Но она и не была «провалом в истории», регрессом. Развитие шло «через нее» и «через» последовавший за ней цикл жизни порожденной ею системы. Этот цикл одновременно представляет собой определенный этап и определенную форму, в которой проходил этот этап, нашего развития.

* * *

Из сказанного выше вытекает, что перестройку можно рассматривать в трех различных контекстах, трех разных «логиках».