Избранное

Задник представляет собой море, нашпигованное минами и перископами, а в воздухе над горизонтом — гигантский самолет. Налево, на переднем плане, — группа празднично одетых людей на пристани пирует за столом, который ломится от бутылок, бокалов и флажков. Появляется судно, нагруженное мешками денег и золотыми слитками; когда оно проходит мимо пристани, фигурки пирующих приходят в движение и приветственно машут руками. Корабль проплывает мимо.

Это повторяется и постепенно надоедает. Но внезапно происходит нечто новое. Наборщик нажимает на кнопку, слышится шум, корабль бесследно исчезает в море. А пирующие на пристани уступают место группе женщин и детей в черном, которые беспокойно движутся, ломая руки.

Чуть погодя снова возникает первая сцена пиршества и приветствия корабля…

— Хорошо сделано, — заметил Мюклебуст, — но действие слишком уж просто, не так ли? Оно напоминает грубый натурализм социалистских юмористических журналов довоенных лет. Вы социалист, Хермансен? Да, конечно, социалист, еще бы. И Тюге, наверное, тоже, но он ничего не говорит, он только поет. Но я, черт возьми, не социалист, я — патриот!

Он подтолкнул Енса Фердинанда локтем и доверительно шепнул:

— Мне пришлось сбежать, понимаешь. Они меня искали, хотели расстрелять или отправить в Германию… но я переоделся пастором… Ну, это длинная история… я расскажу ее тебе в другой раз.

Тюгесен вынул из кармана пальто бутылку виски и водрузил ее на стол. Енс Фердинанд достал стаканы, принес воды.

— Ваше здоровье! — прохрипел Мюклебуст. Гости выпили залпом, и Тюгесен снова налил.

Мюклебуст сидел, откинувшись назад, расставив ноги и вяло свесив руки. Внимательно рассматривал карусель.

— Но что ты собираешься с ней делать? — спросил он. — Демонстрировать?

— Это было задумано как сценка для рождественской витрины Масы Хансен, — сказал Енс Фердинанд. — Я обычно рисую и делаю такие вещи на заказ, чтобы подработать. Но вместо задуманного я сделал это. Для собственного удовольствия.

Мюклебуст кивнул. Схватил стакан и выпил без тоста. Тюгесен тоже. Для Енса Фердинанда темп был слишком быстрым.

У него уже голова затуманилась. Тюгесен отечески положил свою руку на его и мягко сказал:

— Только не маршируй с нами в ногу, дружок, мы — ударные войска.

— Когда война кончится… — сказал Мюклебуст. Он вздохнул, не докончив фразы. Но немного погодя повторил ее: — Когда война кончится, слушай, карикатурист, как там тебя зовут? Приезжай ко мне в Норвегию. Я, черт возьми, сделаю из тебя художника!

Он снова воззрился на карусель. Его опухшие глаза налились кровью. Он глубоко вздохнул и пробормотал:

— Черный котел, вот именно. Это символ здешней гавани, да? Или Северного моря? Или всего мира и нашего времени, да? Господь да охранит наши пути-дороги. Теперь в немецких газовых камерах убивают сотни тысяч польских и еврейских заключенных. Не называй это варварством — не то слово. Не называй адом, и это слово не годится. Под адом подразумевается все же некая моральная догма. Нет, черт возьми, не существует слова, которым можно было бы назвать совершаемые ныне грехи. Они новехонькие. Раньше на земле их не знали. Научное людоедство. Стихийное бедствие, возведенное в систему мелкими людьми — сапожниками, портными, бакалейщиками. Сами по себе они хорошие люди, у них слезы бы навернулись на глаза при виде их паршивой собаки, защемившей хвост дверью…

Качая головой и ища своими тяжелыми глазами взгляда Енса Фердинанда, он добавил:

— Ну да, мелкие хорошие людишки. Не невежды. Не варвары. Не скоты. Но суеверные и трусливые. Они кусаются со страху… Где-то, в некоем вагнеровском старинном зале, сидит сумасшедший подмастерье маляра и кусается со страху и держит в нервной и отнюдь не рыцарской руке молнию Юпитера — безукоризненную современную технику. А другой рукой он благословляет детей, которых матери приводят к нему в бесконечном множестве. Отправь его в преисподнюю! Наступи на гадину! Раздави ее!..

Качаясь, Мюклебуст встал и так стукнул по столу, что карусель подпрыгнула и остановилась.

— Убей эту собаку, она бешеная! Hitlerism must be crushed [15].

Мюклебуст кричал так, что охрип. Он снова тяжело опустился на стул и наклонился вперед:

— Будущее скует новые слова, страшные слова для неслыханных преступлений, совершаемых ныне против человечества. Ваше здоровье! Спой, Тюге, будь добр!

Тюгесен закурил сигарету, взял гитару, покачал головой и запел фальцетом:

Там, там-та-там.
Час последний бьет.
Белый как мел,
черный как уголь,
король в своем замке встает.
Шагай, шагай, солдат,
смерть давно тебя ждет.
А тот, кто придет последним,
в черный котел попадет!

Тюгесен взял несколько резких заключительных аккордов и громко щелкнул языком.

Мюклебуст снова поднялся, замахав руками на музыканта: