Избранное

Из народных обычаев, связанных с уборкой урожая, сохранился лишь один. Из колосьев, скошенных первым взмахом косы, сплетают жгут и связывают им запястье управляющего. Что это означает? Делают это весело, с радостью, все сбегаются к месту, где это происходит. Правда, в последнее время вместо жгута управляющему на правую руку надевают изящный браслет, сплетенный из трех-четырех колосьев пшеницы.

Очень редко приходили в Рацэгреш еще и поденщики, те, кому не нашлось места ни среди издольщиков, ни среди сезонников. Они тоже были из окрестных деревень, население которых все в большей мере освобождалось «свободным миром» от земли. Попадались среди них и семидесятилетние старики, во время найма с трогательным артистизмом выпячивающие вперед грудь, и десятилетние девчурки, на плечах которых обычная мотыга казалась здоровенным стожаром. Интересно, когда просыпались эти люди, если на восходе — что, по существу, означало на рассвете — уже приступали к работе? Ведь они тоже не могли оставаться в пусте на ночь. По утрам пуста вбирала в себя, а по вечерам извергала огромное количество людей, совсем как большое промышленное предприятие. Поденная плата снижалась чуть ли не каждую поделю. Осенью она была меньше, чем летом, зимой — меньше, чем осенью, и в текущем году, как правило, всегда меньше, чем в прошлом; а дороговизна все росла. «Дороговизна, дороговизна», — только и слышал я в детстве со всех сторон. Мужчины зарабатывали в среднем по 65 крейцеров, женщины — по 45. За пару обуви работали целый месяц.

И среди поденщиков, и среди сезонников встречались такие, у которых еще было немного земли, совсем крошечный клочок, сохранившийся как воспоминание о владении, с увеличением наследников раздробившемся на мелкие полоски. И цеплялись они за эти клочки совершенно маниакально, как люди держатся за семейные реликвии. Только принудительно можно было отнять у них эту полоску земли. Они гордились ею, хотя и жаловались непрестанно. О ней, вклинившейся между крупными поместьями, и о других патологически распухающих селах они говорили, как о тесных сапогах, которые жмут нестерпимо. Кривились от боли, не могли и шагу ступить, но все-таки форсили. «Вам хорошо! — говорили они даже батракам пусты. — Вам и заботы нет ни о хлебе, ни о налогах!» И возникший под стогом спор, кому живется лучше: батракам или деревенским желлерам и малоземельным крестьянам, вырос потом до общевенгерских масштабов, разумеется, в так называемых компетентных кругах. Там, правда, вопрос был сформулирован несколько иначе: «Кому живется не так плохо?», хотя спорящие знали, что речь может идти лишь о незначительных оттенках. Жители деревни были в этом споре более красноречивы, но ни за что не согласились бы поменяться местами с жителями пуст. Ну а батраки уже тогда тупо слушали эти жалобы и похвалу их, батраков, доле, все меньше понимая, что творится на белом свете.

Были еще кое-где и табачники, работавшие на табачных плантациях исполу, странные, загадочные люди, отверженные даже обитателями пуст. Они были богемой и париями деревни. Работа их требовала особых профессиональных навыков и полной самоотдачи. Вместе с профессией наследовали они и болезни, были желты и сухи, как листья, длинные гирлянды которых украшали наносы лачуг и потолки комнат, где они жили в еще большей тесноте, чем батраки. В их семьях работали уже четырехлетние ребятишки, и даже старцы чуть ли не на смертном одре продолжали нанизывать с помощью огромного шила табачные листья. В промежутках между периодами изнурительного труда они пили и, чихая на мнение всего света, с невозмутимой откровенностью предавались любви. Из многих пуст их изгнали по соображениям нравственности, поскольку приказывать им было невозможно. Их низкие ростом, сухопарые парни на праздниках и ярмарках рыскали, сверкая глазами, как стаи волков. Девушки их были милы и приветливы, ох как приветливы были эти бедные местные Карменситы! «Ходил к табачникам» — это было определенной нравственной характеристикой даже и тогда, когда табачники из округи уже исчезли. Ближайшее их поселение было в третьей от нас пусте, километрах в десяти; иногда по субботним вечерам парни из нашей пусты бежали к ним, захватив с собой кто несколько початков кукурузы, кто горсть муки, сколько чего в кармане поместится. Брали с собой как вознаграждение или гостинец и возвращались с рассказами о больших гулянках, в которых участвовал весь поселок.

17

Большим водоразделом между однообразными буднями, поворотным днем в году был канун дня всех святых — 31 октября, настоящий волнующий праздник. В этот день управление пусты сообщало, кого из работников оставляет на следующий год и кто будет на новый год уволен. Тогда же принимались на работу и новые люди. Это был «призыв», называемый с батрацким юмором «днем вытрясения порток». Позднее закон перенес день переезда на 1 апреля, потому что к этому времени грязь на дорогах уже подсыхает и груженые телеги легче катятся.