В начале сентября на волжской волетак ветрено. Гудит осина в полеи лесопилка в Белом Городке.Воняет креозотом, формалином,по радио: «По взгорьям и долинам…»И мы спускаемся к реке.Погрузим рюкзаки в устойчивую лодку,уложим поплотней крупу, тушенку, водку.Мотор забарахлит,потом свое возьмет.Плывите мимо нас, тверские деревеньки,нам некуда спешить. Теперь уж помаленьку —обратный ход.Он кутается в новую штормовку,и мне не проявить смекалку и сноровку —только пассажир.Закурим, поглядим на мимолетный берег:«Читай-ка „Валерик“, как славно, что Валерикнам денег одолжил!»Он говорит, что «жизнь постиг,судьбе, как турок иль татарин»
[10],равно за все он благодарен…«Да что там, Женя, я — старик.Но как бы вам сказать? Ведь старостьсовсем не то, что мните вы…» —«Да, все признанья таковы.А как понять?» Теперь осталосьдо дома ничего совсем.Все это было между тем,в те времена, когда он с намимог пошутить, погоревать.Над среднерусскими лесаминачало осени. Опятьтрава пожухла. Вон и тракторчего-то бьется на меже,доказывая свой характер.А небо в лучшем неглиже —такая облачная тонкость.И вот последняя подробность:обедали, он сел к столуи мне сказал: «А ту строфуиз Лермонтова я запомнил,поверишь ли, в пятнадцать лети этот повторял заветвезде — в издательствах, на полустанках,в окопах и госпиталях,в удачах, а равно в отставках,на пересылках, в лагерях.И вот теперь все то же, то жея говорю, дай повторю…Теперь и свериться негожепо старому календарю.Ты думаешь, что старость это?..А старость просто ближе к тем.Пойдем дойдем до сельсоветаи попрощаемся затем».А через час внезапный холод,сиверко, тьма и мокрота.Ты думаешь, что жив, что молод,что где-то люди, города,и кровию артериальнойкипит колеблющийся вал…О, если б на платформе дальнейопять я одиноко стали в ожидании отъездаподумал: «Больше никогда…»О, как свободно, страшно, теснонебесная блестит слюда.Ни слова больше. Снисхожденьеми мертвых можно оттолкнуть.«И беспробудным сном заснутьС мечтой о близком пробужденьи?»