Избранное

Совсем не осталось писем, и нет почти фотографий,
Одни записные книжки исписаны до конца.
А выбраться невозможно — как черту из пентаграммы,
Пока повелитель духов не повернет кольца.
Рассыпались наши фигуры: овал, квадрат, треугольник,
Распался карточный домик, заржавел магнитофон.
Теперь уже не припомнить, кто друг, кто муж,
                                                                          кто любовник,
Кто просто тянул резину, кто был без ума влюблен.
Теперь уже не собраться на Троицкой и Литейном,
Молчат телефоны эти, отложены рандеву.
Никто не сможет распутать тех сплетен
                                                                  хитросплетенье,
Поскольку все это было так ясно и наяву.
Одиннадцатого апреля и двадцать четвертого мая
Я пью под вашим портретом, читаю ваши стихи.
Наземный транспорт бессилен —
                                                   уж слишком дута кривая,
Воздушный путь покороче, да вот небеса глухи!
Жильцы чужих континентов, столицы и захолустий,
Кормильцы собственной тени и выкормыши казны,
Когда мы сменяем кожу своих обид заскорузлых,
У нас остаются только наши общие сны.
И тот, кто холодную почту своих кудрявых открыток
Содержит в полном забвенье, как заплутавший обоз;
И тот, кто честно выводит своих скитаний отрывок, —
Уже понимают: бумага не принимает слез.
А тот, кто остался дома, как бы наглотался брома:
Не видит, не слышит, не знает, не чувствует ничего.
Он выбрал себе наркотик — пейзаж,
                                                что в окне напротив, —
И искренне полагает, что раскусил Вещество.
Мы думали: все еще будет, а вышло, что все уже было.
На севере коротко лето — не следует забывать!
Любовь к лиловому цвету нам белый свет заслонила,
Прощай, лиловое лето, — проклятье и благодать!

«На старой-старой хроникальной ленте…»

Памяти 10 марта 1966 года

На старой-старой хроникальной ленте
я вижу снова этот темный день,
весь этот сбор — по мелочи, по лепте.
И не понять — он больше или меньше
всей прочей жизни — да и думать лень.

Морской собор в застуде и осаде,

цепочкой перевитая толпа,
два милиционера на ограде.
В каком таком Петра и Ленинграде
протоптана народная тропа?

Цветы замерзли. Тучи потемнели,

автобус принимает пышный гроб.
Зачем же вы стоите на панели,
неужто вы и вправду не сумели
киностекляшке глянуть прямо в лоб?

О милые, о смазанные лица,

прошло сто лет, и вас не различить.
Пока дорога снежная пылится,
пока скорбит убогая столица,
что делать нам? Нам остается жить.

И вы, друзья последнего призыва,

кто разошелся по чужим углам,
еще вот здесь, на старой ленте, живы,
еще шумит, галдит без перерыва
немая речь с подсветкой пополам.

НОЧЬ В КОМАРОВЕ

Памяти Анны Андреевны Ахматовой, Ильи Авербаха, Владимира Торопыгина