Избранное

Профессию выбрал на слух. За месяц до начала вступительных экзаменов. В это время я стрелял за сборную юношей-иркутян на первенстве России под Москвой. Там и купил в киоске справочник для поступающих в высшие учебные заведения. Читал его по вечерам и — прислушивался. Поначалу захотелось стать инженером железнодорожного транспорта. Но… красивое созвучие перекрыла некрасивая реальность, с которой я, при всей своей тогдашней романтической бесшабашности, не считаться не мог: тут же надо было сдавать математику — устно и письменно, физику и прочие кошмарные дисциплины. А с ними у меня всегда был сплошной завал. Начиная с третьего класса теперь уже далеко-далеко откатившейся назад школы я, признаюсь откровенно, пожалуй, не решил самостоятельно ни одной задачи. Так уж у меня вышло… Знал по памяти, как стихи, сотни разных формул, ну а как их применять в деле, решать с ними — миль пардон… В восьмом классе я даже пошел вообще на лихую откровенность с нашей математичкой Лидией Павловной, заявив ей, что решать мне не дано… «ведь есть же, к примеру, которые без музыкального слуха — медведь им, что ли, на ухо наступил, так вот и мне, значит, кто-то из мира животных на математические извилины тоже… Так что, мол, предлагаю поставить мне заранее, за все годы наперед, «пары» по всяким вашим секансам и косекансам…».

В общем, выкручивался ужом. Ладно хоть класс уважал за другое и по-братски, коллективно, готовил за меня контрольные и так далее.

Приглянулось мне в справочнике было и название Института международных отношений. Это бы ничего, думалось мне, нарисоваться в Иркутск во фраке, с сигарой, на таком длинном, с откинутым верхом автомобиле… Но! — и в этом случае я вынужден был признаться перед самим собой, что полиглота из меня, факт, в пятнадцатой школе-десятилетке не смастерили. Из немецкого же, который мы проходили как-то странно, запомнилось лишь — их бин хойте орднер и Анна унд Марта баден. Все. Так что с международными занятиями во фраке надо было завязывать на корню.

И вдруг я так и услышал со страницы справочника какое-то по-журавлиному звонкое, хрусткое слово — журналистика. Оно буквально пронзило сознание своей необычностью. Я, не поверите, заболел им и… в 1958 году получил диплом журналиста.

Пять университетских лет. Пять перекладин на подъеме к профессии. Из сегодня, конечно же, легко обнаруживать всяческие несовершенства в изначально заложенной в меня профессиональной начинке. Вуз в основном набивал теорией, какими-то мудреными ученостями по поводу, скажем, элементарной газетной информации. А вот научить будущего газетчика умению мыслить при взятии того же элементарного интервью, то есть мастерству задавать вопросы, — ноу из нот, как говорят в Великобритании.

Не понимаю сейчас, как можно без этого? Ведь это азы, постановка голоса, пальцев в переносе на другие профессии. Журналистика начиналась и начинается с вопросов кому-то. А как аукнется, так и откликнется. На собственной шкуре испытал чудовищные затруднения, связанные с неумением получить ответ.

Удивительная вещь: любой из нас, только-только научившись говорить, без конца теребит окружающих ненасытной своей любознательностью. Ребенок прекрасно интервьюирует мир, познавая себя в нем. Но вот приходит пора школы, студенчества, работы, и вчерашний неустанный вопрошатель забывает об этом. Забывает потому, что его постоянно отучают от этого. Да, да… отучают. Кому из нас не вбивалось под разными соусами в сознание: не умничай… не откровенничай… не возникай… не высовывайся… помалкивай?

Тьфу!.. Какая же все-таки это мерзость! Ампутация желания спрашивать — простите, своеобразное духовное кастрирование. А лесенка к нему, оглянитесь, пожалуйста, растет вроде бы из заботы об нас. Из добра. Из охранительных, так сказать, соображений. Валяй по ней, и все будет в порядке: наивная искренность перерастет в пока еще светлую застенчивость, застенчивость — в мучительную стыдливость, стыдливость — в дрессированную стеснительность, стеснительность — в тактичную скромность, скромность — в спокойную забывчивость, забывчивость — в мутное равнодушие, а от него до циничного отчуждения — рукой подать…

И сколько же я повстречал на своем пути мериноподобных, профессиональных нелюбознателей… Самое страшное, когда им доверяются руководящие посты. Моя бы воля — всех их повыковырнул оттуда. Жить хочется, когда можно открыто, без какой-либо боязни кого-то или чего-то, спросить о чем угодно!

Понимаете?..

Газета… В Свердловске, например, я еще с первого университетского курса сотрудничал в «молодежке» «На смену!» — и в ней мне повезло на недолгие товарищеские отношения с человеком, которого я никогда не забуду… Это главный редактор, поэт Михаил Михайлович Пилипенко. Помните: «Ой, рябина кудрявая, белые цветы…»? Это его стихи, из его «Уральской рябинушки», поются до сих пор, ставшие на Урале поистине народными.