Избранное

Однако София продолжала внимательно слушать приукрашенные рассказы о героических подвигах; она ясно чувствовала, что ее страстно желают, мысленно раздевают и ощупывают все эти солдаты, чудом спасшиеся от моровой язвы и теперь расписывающие свою неустрашимость для того, чтобы она сохранила в памяти их мужественные физиономии, но это ее не только не возмущало, а втайне даже льстило ей…

— Ты, кажется, решила стать маркитанткой? — зло спросил Виктор, когда она вернулась в дом.

— Маркитантки, по крайней мере, хоть что-то делают, — ответила София.

— Что-то делают! Что-то делают! Заладила одно и то же. Как будто человек может сделать больше того, что в его силах!..

Виктор уходил, возвращался, отдавал приказы, намечал план действий, диктовал инструкции о том, как доставлять боевые припасы и провиант карательной экспедиции, отправлявшейся по реке. София уже готова была восхититься его энергией, но тут же вспомнила, что под кровлей этого дома замышляют беспощадное истребление негров. Желая скрыть внезапный приступ гнева, она ушла к себе в комнату и разразилась там слезами. В саду солдаты египетской армии поджигали маленькие пирамиды, сложенные из сухих кокосовых орехов, стремясь отогнать москитов. Наступила ночь; тишину нарушали шум голосов, грубый смех, возня; а на рассвете громко запели сигнальные рожки. Флотилия из шлюпок, парусных суденышек и лодок начала подниматься вверх по реке, обходя водовороты и стремнины.

Прошло полтора месяца. И однажды вечером под шумный аккомпанемент дождя, лившего уже третьи сутки, к пристани причалило несколько лодок. Из них вышли на берег смертельно усталые солдаты, грязные и дрожащие от лихорадки; у некоторых руки были на перевязи, побуревшие от крови и тины бинты издавали зловоние. Других тащили на носилках — до такой степени они были изрешечены стрелами индейцев и изранены ножами негров. Последним сошел на берег Виктор, его бил озноб, он двигался, еле волоча ноги и обхватив за шею двух своих офицеров. Войдя в дом, Юг бессильно упал в кресло и потребовал, чтобы его поскорее укутали в одеяло, в два, в три одеяла! Но даже после того, как его старательно укрыли несколькими шерстяными одеялами и вигоневыми пледами, он все еще продолжал дрожать. София заметила, что глаза его покраснели и гноятся. Виктор с трудом проглатывал слюну, как будто горло у него распухло.

— Нет, это не война, — выговорил он под конец хриплым голосом. — Можно сражаться с людьми. Но не с деревьями.

Де Сент-Африк, зеленовато-бледные щеки которого поросли густой щетиной, сказал Софии, жадно осушив бутылку вина, которую она приказала ему подать:

— Полное поражение. В укрепленных деревнях не оказалось ни одного человека. Но мы то и дело попадали в засады, негры безнаказанно убивали наших солдат и тут же скрывались. Когда мы возвращались к реке и усаживались в лодки, с берега нас осыпали тучами стрел. Нам приходилось пробираться болотами, по пояс в воде. А ко всему еще вспыхнула египетская болезнь.

Молодой офицер объяснил, что солдаты, уцелевшие в Яффе во время чумы, привезли с собой какую-то загадочную болезнь, и эпидемия уже охватила добрую половину Европы, повсюду производя опустошения. Таинственный недуг походил на злокачественную лихорадку и сопровождался болью в суставах; жар медленно поднимался вверх, к голове, и разъедал глаза: глазное яблоко воспалялось, а веки набухали от гноя. Завтра лодки снова привезут больных и раненых — людей, потерпевших поражение в битве с тропическим лесом, побежденных древним оружием: выточенные из костей обезьяны дротики, вырезанные из тростника стрелы, железные копья и крестьянские мачете одержали верх над артиллерией.

— В тропическом лесу вы стреляете из пушки и добиваетесь только одного: сверху на вас обрушивается лавина подгнивших листьев, — закончил свой рассказ молодой офицер.

По размышлении было решено, что назавтра Виктора Юга перевезут в Кайенну вместе с тяжело раненными офицерами и солдатами. София, довольная неудачей карательной экспедиции, собрала свои платья и сложила их в плетеные корзины, приятно пахнувшие вербеной; собираться ей помогал де Сент-Африк. У молодой женщины было такое чувство, что в этот дом она уже больше никогда не вернется.

XLVII