Избранное

— Он был либо пьян, либо совсем рехнулся, — грубо ответил молодой Баярд. — Я не пускал его лететь на этом проклятом «кэмеле»[18]. В то утро человек своей собственной руки не видел. Небо было сплошь забито рваными облаками, и каждому ослу было ясно, что на их стороне будут кишмя кишеть «фоккеры»[19], которые поднимаются на двадцать пять тысяч футов, а тут он на каком-то паршивом «кэмеле». Но он вбил в свою дурацкую башку, что долетит чуть не до самого Лилля. Я не мог его остановить. Он в меня выстрелил. Я пытался его отогнать, а он пустил в меня очередь. Он уже набрал высоту, но они поднялись не меньше чем на пять тысяч футов выше нас. Стиснули его со всех сторон, как паршивого теленка в загоне, а один, так тот прямо на хвосте у него сидел, пока он не загорелся и не рухнул. Тогда они повернули к дому.

В неподвижном воздухе все плыл и плыл запах белых акаций, и серебристыми колокольчиками заливались лягушки. В ветвях магнолии за углом дома запел пересмешник, и с дальнего края долины тотчас отозвался другой.

— Повернули к дому — он со всей своей сворой поганой, — сказал молодой Баярд. — Только я их и видел. Это был Плекнер, — добавил он, и на мгновение голос его зазвучал спокойно и даже гордо. — Один из их лучших пилотов.

Самого Рихтгофена ученик[20].

— Да, это не шутки, — согласилась мисс Дженни и погладила его по голове.

Молодой Баярд на минуту задумался, — Я не пускал его на эту проклятую хлопушку! — вырвалось у него снова.

— А чего ты, собственно, ожидал, когда сам его так воспитывал? — спросила мисс Дженни. — Ведь ты же старший… Ты что, на кладбище ходил?

— Да, мэм, — тихонько отозвался он.

— О чем это вы? — спросил старый Баярд.

— Старый осел Саймон так и думал… Пойдем, тебе надо поужинать, — деловито произнесла мисс Дженни и опять бесцеремонно вторглась в его жизнь, со свойственной ей решительностью взяв в руки ее спутанные нити, и он послушно встал.

— О чем это вы? — повторил старый Баярд.

— А ты тоже отправляйся к себе. — Мисс Дженни и его втянула в орбиту своей воли — так человек мимо ходом снимает со стула небрежно брошенную одежду. — Тебе давно пора в постель.

Дед с внуком пошли вслед за нею на кухню и, стоя в дверях, ожидали, пока она, порывшись в леднике, поставит на стол еду, кувшин с молоком и пододвинет стул.

— Сделай ему пунш, Дженни, — посоветовал старый Баярд, но мисс Дженни тотчас отвергла это предложение:

— Молоко — вот что ему надо. Того виски, что он на войне выпил, я думаю, ему надолго хватит. Баярд — так тот, когда со своей войны возвращался, всякий раз непременно хотел въехать на лошади через парадное крыльцо. А ну-ка, пойдем. — И она решительно вывела старого Баярда из кухни и потащила вверх по лестнице. — Немедленно отправляйся в постель, слышишь? Оставь его на минутку в покое.

Убедившись, что он закрыл за собою дверь, она вошла в комнату молодого Баярда и постелила ему постель, потом отправилась к себе и вскоре услышала, как он поднимается по лестнице.

Его комната была озарена зыбким светом луны, и, не зажигая огня, он вошел и сел на кровать. За окном неумолчно гудели лягушки и кузнечики; лучи лунного света, словно хрупкие стекляшки, разбиваясь о кусты и деревья, звонким хрустальным дождем сыпались на землю, и все эти звуки тонули в ритмичных и гулких вздохах электрического насоса за конюшней.

Он нащупал в кармане еще одну папиросу, закурил ее, но после двух затяжек бросил. Потом он тихо сидел в комнате, которую прежде делили они с Джонни — двое отчаянных подростков-близнецов; он сидел на кровати, где провел со своей женой последнюю ночь отпуска накануне отъезда в Англию, а оттуда снова на фронт, где уже находился Джон. Мрак приглушил блеск ее волос, бронзовым вихрем застывших возле него на подушке, она обеими руками прижимала к груди его руку, и они тихонько разговаривали, обретя наконец способность здраво рассуждать.

Но в те минуты он о ней не думал. Если он и думал о женщине, что, напряженно вытянувшись и прижимая к груди его руку, лежала рядом с ним в темноте, то лишь с чувством мучительного стыда за то зло, какое он столь легкомысленно ей причинил. Думал он о своем брате, которого не видел уже больше года, думал о том, что через месяц они встретятся снова.

Не думал он о ней и сейчас, хотя стены, словно увядший в гробу цветок, еще хранили воспоминание о том безумном упоенье, в котором они прожили два месяца, трагическом и скоротечном, как цветенье жимолости, и остром, как запах мяты. Он думал о своем погибшем брате, и призрак их неистовой, дополняющей друг друга жизни, словно пыль, покрывал всю комнату, вытесняя ту, другую тень, перехватывая у него дыханье, и он подошел к окну, с шумом поднял фрамугу и стал жадно ловить ртом воздух, как человек, который чуть не утонул и никак не может поверить, что ему удалось снова вынырнуть на поверхность.

Потом, лежа голый под простыней, он проснулся от собственных стонов. Теперь в комнате брезжил серый, прохладный, лишенный источника свет, и, повернув голову, он увидел, что мисс Дженни с вязаною шалью на плечах сидит в кресле возле его кровати.