Избранное

Первое чувство - будто попал в прошлое России, в год 1917-й. Тут тебе и стихийные митинги, и яркие лозунги на кумаче, патрульные с повязками на рукавах и звездами на мерлушковых шапках, и вооруженные отряды, спустившиеся с планины. И тут же царские гербы со львом и короной, офицеры в форме, напоминавшей форму старой русской армии: аксельбанты, кокарды, кресты. Гимназистки с премилыми книксенами, скорбные лица монашек, женщины в длинных платьях, в шляпах с плюмажами, юнкера, скульптурно выпячивающие грудь, фаэтоны на мягких рессорах, церковный звон и запах ладана.

Полк под развернутым знаменем входил в город Шумен. Играл оркестр, южный ветер бросал в лицо запахи ранней осени, острее всего - далматской ромашки.

Нас встречали: на тротуарах стояли толпы нарядных женщин и осыпали солдат лепестками роз; визжали мальчишки, путавшиеся под ногами.

Нарзан, мой старый конь, словно чуя, какая торжественная минута выпала на его нелегкую долю, высоко держал голову и совсем не прядал ушами.

Улица вывела на большую площадь. На ней выстроился болгарский пехотный полк. Его командир - холеный полковник, увешанный орденами, - ехал мне навстречу на белом коне. Он приложил два пальца к козырьку и приподнялся на стременах:

- Господин стрелецкий подполковник!

Два полка, советский и болгарский, стояли лицом к лицу,; их командиры одновременно спешились, пожали друг другу руки.

- Подполковник Тимаков.

- Полковник Христо Генов.

Площадь огласилась мощным «ура» - с карнизов вспорхнули голуби, закружились над колоннами.

Хороши сентябрьские дни. Солнечные лучи золотыми полосами лежат на балконах, увитых глициниями. Люди, молодые и старые, смотрят на нас глазами, полными душевного света.

Стоянка затягивалась, шла обычная жизнь: стрельбы, марши, политзанятия. Солдаты с задором пели: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой…» Отъелись, отоспались, офицеры щеголяли в кителях из американского сукна, обзаводились знакомствами среди горожан. Тихая, мирная служба. О войне напоминали сводки Информбюро да рассказы солдат, побывавших в дунайском порту Рущук. В верхоречье - на югославской границе - окапывались немецкие дивизии.

* * *

Вера держится молодцом. Она в штабной команде, шагает с писарями, вместе с ними глотает дорожную пыль, ест из одного котла. На больших привалах ее проворные пальцы выстукивают дробь на трофейной пишущей машинке. Она общительна со всеми - солдатами, офицерами. Ей улыбались, в нее влюблялись. Встрепенулось горячее сердце Ашота.

- Вера Васильевна работает за трех писарей. Поразительно!

- Лишних отправь в роты, - улыбнулся я.

- Я не эксплуататор, особенно берегу красивых женщин.

- А твоя жена?

- Самая красивая женщина Армении - моя жена.

- По-твоему, так все красивые.

- Но не все добрые. А у Веры Васильевны сердце - большое, как Арарат!

Но затихнет полк, погружаясь в крепкий солдатский сон, - Вера рядом со мной. Пусть гром гремит, пусть небо разверзается - от того, что надумала, она не откажется.

- Ну-ка скидывай сапоги, разматывай портянки, - Прямо под ноги мои таз с водой.

- На черта все эти выдумки?

- Господи, до чего у меня мужик колючий!

Мокнут мои ноги в воде, а Вера следит за минутной стрелкой. Хочу вытереть вафельным полотенцем ноги, так куда там: сама, все сама.

- Что я, безрукий, что ли?

- Молчи.

Мы укладываемся отдельно ото всех в широком румынском шарабане. Лежу и чувствую, как натруженные ноги окутывает приятное тепло.

- Спасибо, Вера…

- То-то, а еще ерепенился!

Пахнет свежим сеном, она взбивает подушку.

- Ты ложись на правую сторону, там попрохладнее.

Подчиняюсь; умостившись, закуриваю. Вера ждет, пока я докурю. Устал, хочется спать, очень. Широко зеваю. Она пододвигается ближе, шепчет:

- Ты хоть чуточку меня любишь?

- Давай спать…

- Спать так спать. - Поворачивается ко мне спиной, обиженно посапывает.

- Ну что ты… - Обнимаю ее.

- Что, что… Сколько тянется война, сколько ночей моих бабьих пропало… Кончится, проклятущая, вернемся в Крым: ты, я, мама, Натуська. Нам же дадут квартиру… А, как не дать?

- Чего вперед загадывать.

- Хочешь, признаюсь? Ругай не ругай, а я на тебя гадала. Цыганка прямо сказала: твой будет жить. Они наперед знают…

Сквозь сон улыбаюсь: ну что с нее возьмешь?

* * *

Мы третью неделю на одной стоянке. Я, как и в Просулове, ношусь на Нарзане из батальона в батальон. Ждет нас не учение, а бой. Колом торчит во мне: «У меня кадровая армия!»

Сегодня я в шалагиновском батальоне. Отрабатываем задачу «рота в наступлении». Октябрь, а печет, как летом. Но отдохнули хорошо, сытые солдатские глотки своим «ур-ра» пугают болгарских лошаденок, пасущихся на снятом клеверном поле. Земля вокруг ухоженная, ласковая, работящая.

Солнце вот-вот начнет падать за косогор.

- Хватит на сегодня, майор. Хорошо поработали.

- Понятно! - Шалагинов на особом подъеме: только вчера пришел приказ о присвоении нового воинского звания. Я подарил ему полевые погоны старшего офицера - радуется не нарадуется.

- Да, кстати, тебе большой привет от нашего замполита, вчера письмо получил.

- От Леонида Сергеевича? Как он там?