Избранное

— Врачи думали — где уж нам разобраться… — вставила я утешающе. Поглядела на его ноги: опять на них надеты были толстые шерстяные носки. Смирился, значит, парень…

— Вот! — подхватил он. — Если больного от здорового отличить не могут, на черта это заведение?

— Здравствуйте! Как без больниц?

— А вот так же, дома пусть лечатся. Поликлиник до черта на то. А здесь действительно лежачих держать…

Анатолий пригладил волосы и повернулся ко мне, нахмурился. Я с удовольствием глядела на него: очень он хорошел, когда серьезнел и в глазах мысль появлялась. Надо, конечно, вовремя бы родить себе такого же чудака и воспитывать. Что теперь на чужих силы пробовать?.. И еще — очень он опять мне Василия напомнил: тот же тяжко вылепленный профиль, только чуть сглаженный молодой пластичностью — шея понежней, лоб чуть облагорожен страданием, проснувшейся мыслью…

— Вот вы на меня глядите насмешливо, — сердито продолжал Анатолий. — И думаете: темнота! Три книжки за свою жизнь прочел, и те по слогам. Так?

Я снова улыбнулась глазами, не споря и не соглашаясь.

— Верно. С одиннадцати лет в спорте, книжки особенно некогда читать. Утром пять километров бегом в темпе. Потом тренировка, потом занятия. День до секунд учтен. Так? Ну, а когда игры — сами знаете. На себе пылинки сдуваешь, чтобы лишнего не напрягаться, силы бережешь. Вот так… Вы небось считаете, что человек родился для того, чтобы совершить какое-то дело? Да?

Я сказала, что вообще-то, конечно, не для этого, но про себя я убеждена, что лучшие родятся именно с этим предназначением. Чтобы человечество двигалось с каждым таким избранником чуть-чуть вперед.

— Ха! — подхватил Анатолий, сощурившись иронически и куснув губу. — «Человечество — это тропинка от зверя к сверхчеловеку». Уловил? Ваша мысль? Почти, да?.. Выходит, уважаемый кандидат наук, я тоже что-то читаю? И башка маленько варит, да?.. Ничего, скособочит, займусь… самопознанием…

Я поперхнулась, опять засмеявшись: ловко он меня подловил! В общем-то он был прав: мой утилитарный подход к предназначению каждого не нов и, наверное, жесток. Выходит, и на самом деле не так-то прост и наивен этот голубоглазый парень…

— Хорошо, — продолжал он. — Допустим, вы правы: у каждого своя роль, свое дело в жизни… Ну, а если у некоторых вся жизнь в те четыре года уложилась? Отец мой от звонка до звонка сапером войну прошел, вернулся — пять ранений и контузия, счетоводом в конторе доскрипел. Но я считаю — жил. И сделал свое. Или вы отрицаете?

— Нет, я согласна.

На самом деле, бывает, где-то в куле поезда или в санатории встретишь человека — невзрачный и работает никем. И вдруг случайно узнаешь, как он прожил те четыре года. И думаешь: господи! С лихвой свое на земле исполнил, весь выложился — спасибо ему, пусть отдохнет.

— Ну так спорт, чтоб вы знали, тоже как война! — категорично говорил мой собеседник. — Вы в этом не понимаете, но можете мне поверить. Большой, я имею в виду, спорт… То, что наши мужики тринадцатый раз чемпионы, — это война. И всего себя туда вкладываешь, выжимаешь, потом не остается ничего. Отгорел… Ну, тренером там. В обществе должность… Но это — пенсия, вы же понимаете. Пользу приносишь, конечно. Но жил — тогда!.. Вы в этом не рубите, — опять жестко предварил он мой предполагаемый ответ. — Не спорьте! Вы — белые воротнички, элита, но слава сейчас не у вас, не вы погоду делаете в международной обстановке. Чем вы всю жизнь занимались, кому это надо?

Я молча пожала плечами — что тут скажешь? Те же самые речи слышала я от Василия, только мой сибиряк доказывал мне могущество техники…

— Обидно? — спросил Анатолий. — А ведь вы так думали про меня. Думали?

— Думаю, — поправила я его. — Но вы правы, Анатолий. Еще давным-давно немецкий писатель Новалис сказал, что у нравственного идеала нет соперника более опасного, нежели идеал наивысшей силы или жизненной мощи, физического совершенства. Люди в массе, в общем, не в силах противостоять обаянию этого идеала. В век одичания культуры он находит себе много приверженцев. За точность цитаты не ручаюсь, но смысл истинно тот.

— Ничего вы не поняли… — грустно пробормотал Анатолий. — При чем тут физическое совершенство и культ силы? Я же говорю вам: это война. Когда мне клюшкой под ребро совали так, что в глазах зеленело и ребро трескалось — за что? Шайбу в сетку положил… Это спорт? Не профессиональный же бокс, где победитель тысячи получает… Это не спорт, это война.

Может быть, он был прав. Наверное, он был прав, этот парень, пробежавший за восемь-девять лет большого спорта всю активную жизнь, что была отпущена ему. Ярко, кстати сказать, пробежавший, думающий, оказывается, над тем, как живет, как жил… Я с невольным уважением разглядывала его возбужденное, покрывшееся бисеринками пота лицо. Очень мне хотелось погладить его по голове сейчас, как умного хорошего ребенка. Но много народу толкалось вокруг, пяля глаза, прислушиваясь к разговору, — неправильно поймут.