Избранное

За три дня они находились по магазинам, ресторанам и кино и вернулись на остров с удовольствием. Снова стали жить, слушая тишину, и слушать эту тишину было для них тем приятней, что они знали: в их власти в любой момент оборвать это тихое житье. Много гуляли, несмотря на дождь, много спали, сладко ели.

Однажды он попросился с рыбаками в море, посмотреть, как ловят угрей, его взяли охотно: к ним в поселке привыкли.

Они вышли на мотоботе часов в шесть утра, на море стоял туман.

Он сидел на носу, опершись на локоть, полузакрыв глаза, светлые брови и ресницы сильно выделялись на красном мокром лице. Он был одет, как и все рыбаки, в клеенчатую желтую робу, высокие резиновые сапоги и клеенчатую шляпу с полями, спускающимися на плечи. Кричали чайки, летящие за бортом, — и ему неприятно было слушать этот крик, пронзительный, протяжный, точно дребезжание проводов, бьющихся друг о друга в столбе смерча.

Вынули первый вентерь — он тоже помогал тянуть, сразу ссадив себе канатом ладони, — и в лодку потекла рыба. Он присел на корточки, с восхищением погрузив руки в эту вздрагивающую скользкую груду: зеленела салака, взметывались, сверкая белым брюхом, треска и щуки, стремительно переползали, тыкаясь мордами в темный борт, угри. Он поднял крохотную камбалу и смотрел, как она вспорхивает у него на ладони, словно серая ночная бабочка, трепещет тонкими, мелко вырезанными краями круглого тела. Ворох камбалы был похож на ворох бурых осиновых листьев и трепетал, как под ветром.

Они шли от вентеря к вентерю, и он, как и все, торопясь, тянул канат, после тянул вентерь за капроновое плетенье, после вытряхивал из ячеек рыбу, после, торопясь, разбрасывал ее по ящикам, выкидывая за борт мелкую, — и чайки подхватывали ее у воды. Он не устал, конечно, потому что был слишком силен физически, ему было весело от непривычной работы, оттого, что рыбаки неуклюже шутили, мешая немецкие и русские слова — специально для него. Но, когда они опорожнили последний вентерь и пошли полным ходом к своему причалу, он с удовольствием снова сел на носу, погрузив сапоги в текучие сплетения угрей, замолчал.

Оказывается, в моменты безделья в нем шел какой-то, не всегда даже осознаваемый, но приятный ему мыслительный процесс — труд, физическая работа прервали его.

Они отвезли рыбу в бригаду, потом причалили возле своих домов, вылезли на берег и пошли по дороге. Хозяин нес ведро со щуками, треской и угрями. В магазине купили водки — и он подумал, что с наслаждением опять выпьет сегодня.

Они шли рядом — пять мужиков в одинаковой одежде, друг другу под рост. И жена, вышедшая навстречу, не узнала его среди них, — и прошло в ней вдруг воспоминание о никогда с ней не бывшем: мужчина идет домой с добычей. Ей стало приятно от этого воспоминания, приятно было ощутить на своей щеке его вдруг ошершавевшую жесткую ладонь. Она принялась помогать хозяйке чистить рыбу, чего раньше никогда не делала.

Развели во дворе костер, сварили уху в закопченном котле, нажарили угрей. Потом шумной компанией, — рыбаки и жены, — пили водку, хлебали уху, ели жареных и копченых угрей, которые, сколько их ни ешь, никогда не надоедят, — пели вместе эстонские и русские песни.

После он встал из-за стола, мигнув жене, они вышли. Целовались за домом, то и дело оглядываясь, чтобы не увидели, после залезли на сеновал и заснули.

Они были счастливы.

Вечером они снова ели и снова пили, он и жена пели на два голоса «Шумел камыш» — коронный их номер, особенно в незнакомых компаниях. Все удивленно убеждались, что это вовсе не гимн пьяниц, а очень нежная, наивная русская песня.

10