Избранное

Мария прижалась боком к шершавой, вздымающейся от короткого детского дыхания шкуре — и сердце потянуло сознание власти над этим зверем и пронзительная жалость к нему. Валька возмущенно дернулась и вдруг замерла, словно что-то услыхав. Мария отстранилась, оставив ладонь на смятой, точно старый портфель, щеке, похлопывала тихонько.

Потом, скормив слонихе еще кусков пять сахару, Мария ушла, сохранив в ладони это ощущение власти и ласки, залезла к Рыжику в клетку, а когда тот забился в дальний угол, злобно мурча и повизгивая, — протянула к нему руку, слыша в ней эту власть, сжала кисточки на ушах рыси, вздохнула.

— Ах вы, адиетки… Ну, что ругаисси? Как ты меня охоботила давеча вдоль проспекта, помнишь? А я ведь кормлю тебе…

И Рыжик, подавив, но не заглушив в себе враждебное клокотание, тоже замер, прислушиваясь к приятному и подчиняющему, исходящему из каких-то никому не ведомых глубин человека.

Иногда, входя в слоновник, Мария чувствовала, что пришла пустая, и думала, что, наверное, ничего такого, — точно донорская кровь, отливающего от печени и входящего в существо, которого она касается, — нет. И Валька, не слыша этого в ней, ревела и злобно мотала головой, норовя ударить побольней, упиралась лбом в ящик с хлебом, пытаясь опрокинуть его на Марию. А потом Мария входила к ней, ощущая в себе эту сладкую силу, и руки были легкими, и слониха покорно давалась этим рукам, треплющим за уши, лазящим в слюнявый жаркий рот, мнущим жесткий хобот. Мария брала в губы сахар, и приближала лицо к Валькиным глазам, и слониха испуганно отклонялась, а Мария настойчиво перехватывала сопротивляющийся хобот, подставляла губы — и наконец ее обдавало горячее дыхание, жесткий отросток шарил по губам, выковыривая сахар, глаза Вальки устанавливали с Марией почти человеческий контакт.

4

Мария знала, что люди цирка иные, чем те, среди которых она жила раньше: словно жители изолированной земли, они рождают себе подобных только от людей своего племени.

Толстая неповоротливая дочка шефа выходила уже в программе с дрессированными пони, собаками и обезьянами, хотя сама она дрессировать никого не умела и животных не любила. Шеф подолгу натаскивал ее на манеже, как держаться, что говорить, вплоть до высоты голоса, которым надо заставить повиноваться животное. Еще не родившись, Светлана получила профессию: ее отец, дед, бабка, прабабка — предки, может быть, до седьмого колена, служили этому древнему ремеслу, и девочке было предопределено служить ему же.

Мария видела, как утрами, еще затемно, четырехлетний Андрей Хаджаев приходил с отцом на манеж, безропотно давал застегнуть на себе лонжу — отец подсаживал его на Орлика, и, когда лошадь разгонялась по кругу под хлопанье шамбарьера и вскрики: «Алле! Алле!..», мальчик отпускал кольцо, растопыривал ручонки и сидел так без стремян, без узды, едва достигая ножками середины высоких боков лошади, стаскиваемый с нее центробежной силой. Не падал. Отец командовал: «Ап!» Андрей, взяв ремешок, привязанный к кольцу в гурте, вставал на колени — проехав круг, поднимался в рост. И вчуже страшно и трогательно было глядеть на ребенка в голубых рейтузах и валенках, стоящего на крупе скачущей по кругу черной лошади.

Отец, дед, прадед Андрея родились в цирке, мальчик уготован был этой профессии и осваивал ее.

Мария не удивлялась и не завидовала терпению, с которым циркачи занимались со своими и чужими детьми. Взяв за ручонки, сажали на шпагат, поправляли, поддерживали стойку, поднимали на кольца («Улыбайся! Не делай страшное лицо!..»). Обвязав канатом, учили делать пируэты, фликфляки, курбеты, копфштейны. Учили терпеливо и серьезно, это было ремесло, которым дети вскоре начинали зарабатывать на конфеты, а затем и на хлеб. Андрей, придя в актерский буфет, не спрашивая родителей, покупал стакан лимонаду или пирожное. Дети цирка были обречены освоить ремесло родителей; во всем мире только здесь, пожалуй, сохранилась фамильная цеховая преемственность.

Мария не удивлялась и не завидовала — так оно, видимо, и должно было быть. Но однажды, когда они приехали в какой-то город, чтобы влиться в программу, Мария увидела, что руководитель номера «икарийские игры» занимается с сыном женщины, которая тоже ухаживала за животными. Мария спросила, давно ли та в цирке, ожидая услышать обычное: что родилась в опилках и лишь по несчастливому стечению обстоятельств не выходит на манеж. Но оказалось, что женщина, ее муж и мальчик в цирке всего пять лет, до этого муж работал на заводе, а сама она — уборщицей в школе.

Люди эти были той же породы, что и Мария, и все-таки с мальчиком терпеливо занимался старый циркач, а когда играли елки, мальчик выходил наряженный зайчиком и получал рубль за выход. Через несколько лет он должен был стать своим в этой касте. Ничего поразительного тут, конечно, не было, но у Марии, потрясенной открытием, будто обрушилось что-то, застилавшее глаза.

5