Избранное

Затем перед глазами Исана с неимоверной стремительностью разыгралась драма насилия. С такой стремительностью, что, сколько раз он ни пытался потом мысленно проследить ее с начала до конца, стремительность, с какой он вспоминал, значительно отставала от ее развития в действительности. Необычной была не только стремительность. Скорее, само впечатление необычной стремительности связывало в одно целое разрозненные действия и реакции. Исана наблюдал за происходящим, стоя справа и чуть сзади от Короткого, и спрыгнувший с койки на пол Короткий казался ему едва ли не карликом. Ноги были такими короткими, будто он полз на коленях, а руки, которые он, согнув, выставил перед грудью, будто обрывались у локтей. По сравнению с ними туловище было неимоверно длинным, плечи — широкими, грудь — могучей, оттопыренный зад — колоссальным. Выставив вперед огромную голову, вросшую в мощные плечи, он удивительно плавно, что никак не вязалось с его переваливающейся походкой, прошел мимо штурманского стола и с потрясающим равнодушием, не обращая внимания на направленное ему в грудь ружье, развернулся и ударил Боя по лицу. Сброшенный с койки, Бой быстро вскочил, не выпуская из рук ружья, и приставил его прямо к кончику носа Короткого. Тот, даже не думая отводить его в сторону, вцепился в ствол зубами, как черепаха, хватающая свою добычу, и не выпускал ствола из зубов, сжатых так крепко, что вены на его короткой шее вздулись. Короткий изо всех сил стукнул Боя по затылку предметом, зажатым в его толстенной, как бревно, руке. Это были тали паруса, лежавшие у койки Боя. С талей, зажатых в руке Короткого, и из рассеченной головы Боя во все стороны брызнула кровь.

— Коротышка, не убивай, не убивай Боя! — закричал Такаки, и Бой при этих словах с воплем бросился в проход за койками.

Короткий выпустил из зубов ружье, и оно упало на пол, но стволом он, наверно, оцарапал горло и, харкнув не менее громко, чем вопил Бой, сплюнул на валявшееся на полу ружье.

Еще раз сплюнув, Короткий закричал:

— Не убегай! — Но Бой и не думал бежать из подвала, а забился, присев на корточки, в дальний угол.

— Так Бой никогда не избавится от своих ран, — сказал, повернувшись к Исана, Такаки, и глаза его снова налились кровью, резко выделяясь на бледном лице.

— Побудем здесь, пока он не кончит выть. Ничего другого нам не остается, — сказал, теперь уже мирно, тонким голосом Короткий, возвращаясь к своей койке.

Все умолкли, и некоторое время в подвале раздавался лишь плач Боя. Это был печальный плач, в котором слышались и возмущение, и мольба о примирении, обращенные к своим бесчувственным товарищам.

Тамакити, до этого молча наблюдавший за происходящим, вышел в проход между койками и, подобрав с пола ружье, стал тряпкой стирать с него плевки Короткого. Была ли это аккуратность специалиста, но делал он свое дело со скрупулезностью, которой не стоила просто любовь к оружию. Его лицо врезалось в память Исана — всем обликом и гладкой темной кожей теперь, на ярком свету, Тамакити был так похож на Боя, что их можно было принять за братьев.

— Ружье стояло на предохранителе, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Но если бы Бой это заметил и попросил научить, как снять его с предохранителя, я бы научил — другого выхода у меня не было…

Глава 8 КОРОТКИЙ

Бой, которого Тамакити дотащил до койки и уложил, погасив горевшую над ней лампочку, то стонал, то засыпал ненадолго, то прислушивался к тому, что происходит, стараясь подавить стоны. Исана и все остальные задержались в подвале не для того, чтобы ухаживать за ним, а чтобы, дождавшись темноты, перетащить Боя, снова получившего ранения, в убежище. Выйти вчетвером из тайника, чтобы поесть, они тоже не могли. Их удерживали стоны Боя, больше всего боявшегося, что его бросят одного. У самого же Исана не было ни малейшей охоты расставаться с Такаки и его товарищами и одному возвращаться в убежище. Он прекрасно представлял себе, что сложный водный путь, каким они прибыли сюда, проделать без провожатого, да еще в темноте, ему не под силу. В то время он еще думал, что выбраться из тайника Свободных мореплавателей можно лишь на лодке. И тем не менее остался он не только по этой, так сказать, негативной причине. Исана и Короткий, возбужденные насилием, хотя и молчали некоторое время, но готовы были заговорить, и действительно начали болтать без умолку.

Другое дело Такаки — в отличие от настороженно молчавшего Тамакити, он без сопротивления окунулся в атмосферу болтовни, но, вспоминая позже эту беседу, Исана обратил внимание, что участвовал в ней Такаки, лишь поддакивая говорившему, либо вставляя какое-нибудь насмешливое замечание. Безысходность и ужас этой беседы, восстановленной Исана в памяти, странным образом естественно сочетались с подтруниванием и насмешками Такаки, стонами Боя, в которых слышалась боль, смешанная с гневом, и настороженным молчанием Тамакити.