Избранное

— Бой прав, — включился в разговор Короткий. — Когда группа экстремистов негритянского движения оказалась в безвыходном положении и была вынуждена сражаться с оружием в руках, руководители, сопротивлявшиеся этому, были перебиты. А тем, кто хотел сдаться, говорили, — я сам читал в газете, это получило огромный резонанс в Америке — не пишите покаяний. Не пишите даже писем родным. Храните тайну. Ваше самое блистательное оправдание — суровые лица, замкнутые в молчании. Так взывали они с плачем к своим товарищам.

— Это касается революционного движения, — сказал Такаки. — Оно уже больше ста лет ведется одними и теми же словами, поэтому здесь молчание уместно. Но если мы будем молчать, нас никто не поймет. А еще хуже, если полиция сама придумает за нас слова и опубликует их в газетах. Захоти мы даже передать на волю наши настоящие слова, мы не сможем сделать это, не имея слов…

— Не схватят нас. А если схватят — лучше всего умереть. Хотел же я отрезать себе руку, лишь бы убежать…

— Совершенно верно. Ты, Бой, человек мужественный, — сказал Такаки. — Ну, а такая, например, вещь? Нас никто не схватит — прекрасно, но все равно, разве отсутствие у нас слов не ставит нас в трудное положение? Разве знаем мы, Бой, о себе, о том, что делаем, так же хорошо, как Короткий? Не думаю. Собственно говоря, кто мы? Что, собственно говоря, делает наш Союз свободных мореплавателей?

Бой, раскачиваясь все сильнее, молчал. С трудом удерживаясь, чтобы не упасть, он судорожно подыскивал нужные слова.

— Я прекрасно знаю, что мы за люди, — перешел он в контратаку. — Я прекрасно знаю, что мы делаем. Лучше выражать это не словами, а чувствовать, разве не так? Разве это не лучше, чем обманывать с помощью слов?

— Мы впервые узнаём о чем-то, когда выражаем это словами.

— Словами-то всегда можно выразить, но не всегда хочется говорить. У меня нет никакого желания рассказывать при этом шпионе, что мы делаем.

— Ты опять за свое? — удивленно спросил Короткий. Продолжая раскачиваться, Бой страдальчески сморщил свое багровое вспухшее лицо. И сказал чуть ли не со слезной мольбой в голосе:

— Я думаю обо всех! Тот, кто по своей воле пришел в наш тайник, может в любое время, если ему захочется, уйти из него. Разве можно сравнивать нас с тем, кто стал затворником из стыда или страха…

Бой слишком резко откинулся назад и, скатившись с койки, грохнулся головой об пол. Он не застонал, но остался лежать на полу, не в силах снова взобраться на койку. Такаки с товарищами решили сначала его не трогать, но потом, забеспокоившись, как бы ему не стало хуже, снова уложили на койку. Все это неожиданно подвигнуло Исана на исповедь. Пока он говорил, Бой, казалось, не прислушивался. На самом деле он был так обессилен, что не мог даже возразить Исана. Он ненадолго засыпал, храпел, но тут же просыпался и лежал с широко открытыми глазами. Интервалы между пробуждениями становились все длиннее — Бой от жара покрылся потом и, казалось, весь отдался сну, как дорывается до воды разгоряченная лошадь. На секунду проснувшись, он сказал слабым голосом:

— Я репетировал сейчас свою смерть. На короткое мгновение я умер. И увидел что-то похожее на ад, Такаки. Такой огромный участок, на котором ведутся дорожные работы, и там стоят и бродят люди и черти. После того как выроют яму в рост человека, черти закапывают его туда, покрывают это место асфальтом и укатывают тяжелыми катками. Жара стоит — ужас. А сбоку — огромные бидоны, в таких развозят завтраки для школьников, и в этих бидонах жидкая смола…

Сказав это, Бой заснул и на этот раз долго не просыпался. Но было несомненно, что измученный жаром спящий Бой оказался медиумом, продолжающим исповедь Исана.

Глава 9 ИСПОВЕДЬ ООКИ ИСАНА

— Жизнь в убежище я избрал не по собственной воле. Если я от нее и откажусь, то все равно не смогу вернуться к жизни в обществе, хотя Бой утверждает обратное. Я думаю, что и умру в своем убежище, — начал свой рассказ Исана.

— Из-за ребенка? — спросил Такаки.