Избранное

— Истинный бог!.. приветливая бабочка. Кушай, говорит, мармелад, а меня от мармеладу-то, сам знаешь, с души воротит. Уж я вертелась-вертелась… Ну, не хошь, говорит, мармеладу, садись в микроскоп глядеть!.. Да пусти ты меня, Ванька, чего за плечи держишь. Не держи, всё равно сбегу! Думаешь, посадил за стол, щами накормил да и владай Варварой?

— Никуда ты, мать, не сбежишь: поздно тебе. Поздно, попадали твои яблочки…

— А не дразнись: сбегу! — И опять было приятно сыну глядеть на неё, как на огромный мешок, полный спелого и звучного зерна. «Эх, сколько ещё в тебе, мать, нерождённых большевиков!» — Я и босая от тебя уйду!

— Куда, старуха, в собес?.. на пятнадцать рублей?

— Посуду в кабаках мыть буду, в сиделки пойду! — Она не докричала до конца, а присела возле и погладила его по руке. — Вань, а Вань…

— Ну, утихомирилась?

— Вань, а ведь она замуж выходит.

Он понял сразу, он схватил её за руку, и по тому, с какой силой вдавались в неё увадьевские пальцы, она узнала всю меру его влеченья к рыжей девушке.

— За кого же это?

— …Володей называла.

Увадьев промолчал, потом снова взялся за газету: начатая статья не проникала в сознанье. Ему пришёл в память давнишний намёк Бураго про недалёкую свадьбу на Сотьстрое, и вот с необыкновенной силой потянуло видеть этого умного, всегда недовольного чем-то человека, говорить с ним о разном — о звёздах, о небесном возничем, который сбился с дороги, о габарите бумажного зала, о циркуляре, предписывавшем всюду по возможности заменять деревом железо… о всём, исключая Сузанны. Он дождался, пока мать не вышла из комнаты, и почти вырвал трубку из телефонного гнезда.

— Бураго, есть дело.

— Добрый вечер!

— Что вы делаете сейчас?

— По радио передают Грига. Хотите слушать?.. приходите.

— Это что-нибудь военное? — переспросил Увадьев.

— Нет, война — это криг по-немецки, а Григ — это музыка.

— Я приду… погодите одну минуту! — Он выдвинул ящик из-под койки и, не глядя, пошарил в нём рукой. — Я думал — финики оставались, но таковых обнаружить не удалось. Приду так…

Бураго жил не один, а с ним котёнок; одно время инженер приручивал сыча с перебитой ногой; оставаясь наедине, он смотрелся в сыча, как в зеркало; тот погиб от табачного дыма. Когда Увадьев вошёл, Бураго играл сам с собою в шахматы. Рыжий клубок шерсти мурлыкал в его коленях. Увадьев скинул полушубок у двери, и оттого, что говорить не хотелось, они стали играть в шашки; Увадьев, тугодум, не испытывал склонности к шахматам. Три партии подряд закончились вничью: в простом Увадьев чувствовал себя крепко… В комнате бравурно звучал марш троллей, и, если закрыть глаза, представлялась пасмурная долина, заросшая хлопьями белых, без запаха, ещё не описанных в душевной ботанике цветов.

— Это Пер-Гинт, — важно буркнул Бураго и передвинул шашку, образуя боевой треугольник на правом своём фланге. — Слушайте о мечтателе Пер-Гинте, Увадьев! Это полезно и вам… — Он высоко приподнял котёнка за шею и заглянул ему в сонливые щёлки зрачков. — Кошачьи сны, наверно, всё об одном. Этакая лужа сливок размером с Каспий и рядом пушистая дама с великолепным хвостом. Ваш ход!

— Ему рано о даме, ему пока о говядине, — сказал Увадьев, повторяя манёвр Бураго. — А вы правы… запахло свадьбой. Своим выбором она показала, что есть ещё и моложе нас, Бураго.

— Да, у него всё благополучно… и мировоззрение его гладко и красиво, почти как романс: второе поколенье, Увадьев! — Так они бранились, обойдённые выбором.

Телефонный разговор между ними происходил в начале восьмого, и аппарат действовал исправно, а в восемь на квартиру главного инженера примчался один из плотников и сообщил, что Фаворов много раз кряду вызывал квартиру Бураго, и все попытки его остались безуспешными. На водонасосной произошла неприятность, требовавшая присутствия главного инженера. Партия в шашки так и осталась неоконченной.

В пустой комнате длилось меланхолическое и торжественное повествование о гибели мечтателя Гинта. Единственным слушателем его был рыжий котёнок; выгибая спину, он бродил между раскиданных по полу шашек и недоуменно косился на неплотно притворенную дверь, из-под которой пушисто сочился холод.