Избранное

Сюда тоже доносились крики. Вокруг гремело, лязгало сраженье, но лес был отделен от звуков спасительным расстоянием. Тихо шевелились ветви, чуть слышно скользили ящерицы. Он сидел совсем один, прислонившись к дереву, и снова проникался радостью жизни, которая медленно согревала кровь. Блаженное чувство покоя гнало прочь мысли. Солдаты? Сердце бьется спокойно, равномерно. Наверное, его ищут? В руках и ногах истома, тяжесть, усталость. Что там делается без него? Глаза невольно следят за осторожным полетом птиц вверху,, в зеленых кронах. Наверное, наплевали на дисциплину и тоже бежали в этот благодатный лесок? Да, пешком трудно теперь взобраться на гору, к своим. Надо переждать здесь. А если возьмут в плен? Размышления его внезапно прервались: чей-то стон пробился сквозь ветви совсем рядом с лейтенантом и кто-то рухнул прямо ему на руки. Он хотел было оттолкнуть падавшего, но невольно подхватил бессильное, изувеченное тело в окровавленных лохмотьях. Раненый положил голову На плечо товарища:

- Дают… нам… жару…

Он почувствовал на своей спине что-то теплое: из раздробленного плеча солдата струилась кровь. Посмотрел на лицо, искаженное болью: широкие скулы, приоткрытый рот, сомкнутые веки, короткие, всклокоченные усы и бородка, как у него самого. Если бы еще глаза зеленые - просто брат родной…

- Что там? Бьют наших? Как конница? Отступила?

- Нет… Нет… Идут… Вперед.

Раненый с трудом махнул здоровой рукой - другая была изрешечена шрапнелью. Страдальческая гримаса сделалась еще страшней; казалось, она облегчала муки, продлевая жизнь.

- Как? Наши наступают?

- Воды, друг… Плохо мне…

Раненый потерял сознание, обхватив лейтенанта с удивительной силой, будто в молчаливой мольбе. Тот замер под свинцовой тяжестью тела. До слуха снова донеслась орудийная пальба. Робкий ветерок шевелил ветви деревьев. Вот покой и тишину снова нарушила шрапнель. Он откинул здоровую руку раненого и высвободился из-под навалившегося тела. Взял солдата за голову и уложил на землю, всю в узловатых корнях. Откупорил фляжку и сделал большой глоток, потом поднес фляжку к губам раненого: струйка воды смочила посеревший подбородок. Но сердце билось. На коленях, склонившись над грудью раненого, он спрашивал себя: долго ли еще оно будет биться? Расстегнул тяжелую серебряную пряжку на поясе лежавшего и отвернулся. Что там происходит? Кто побеждает? Встал во весь рост и пошел в глубь леса, с каждым шагом удаляясь от раненого.

Он шел, ощупывая себя; раздвигал низкие ветки и снова ощупывал себя. Нет, кажется, цел. Все в порядке. Остановился у родника и наполнил фляжку. Родник превращался в ручеек, приговоренный к смерти еще до рождения: при выходе из лесу его приканчивало солнце. Он скинул рубаху и, набрав в пригоршню воды, плеснул под мышки, на грудь, на горячие и шершавые плечи, на твердые мускулы рук, оливковых, гладкокожих, со свежими царапинами. Бурление родничка мешало рассмотреть себя в воде. Это не его тело - им завладела Рехина, она требовала его каждой своей лаской. Да, это тело принадлежит не ему, а ей. Надо спасти его. Для нее. Нет больше для них одиночества и разлуки, пала разделявшая их стена: они, двое, стали одним целым навсегда. Минет революция, уйдут народы и жизни, но это не пройдет. Теперь это его Жизнь, их обоих. Он смочил лицо. Снова вышел на равнину.

Конный отряд повстанцев мчался по равнине к лесу, к горе. Кони неслись на него, а он, потеряв ориентацию, брел вниз к пылавшим в огне деревням. Услышав свист хлыстов по крупам лошадей и сухой треск ружейных выстрелов, остановился - один посреди поля. Бегут? Повернулся, сжав голову руками. Ничего не понятно. Если выходишь из дому, из казармы, надо иметь ясную цель и не терять эту золотую нить - только так можно разобраться в том, что происходит. Достаточно отвлечься на минуту, и шахматы войны превращаются в бессмысленную, непонятную игру, состоящую из хаотичных, лишенных смысла ходов.

Вот облако пыли… Яростные морды летящих коней… Всадник, орущий и машущий саблей… Там, дальше, поезд стоит… Вихрь пыли, ближе, ближе… Вот солнце - совсем близко, сверкает над обезумевшей головой… Сабля полоснула по лбу… И кони проносятся мимо, сбив его с ног…

Он поднялся и дотронулся до раны на лбу. Надо снова вернуться в лес, только там безопасно. Земля заходила ходуном под ногами… Солнце слепило глаза, в мареве сливались горизонт, сухая равнина и цепь гор. Добравшись до леска, он прислонился к дереву. Расстегнул рубашку, оторвал рукав, поплевал на него и смочил окровавленный лоб. Стал обматывать лоскутом голову, гудящую от боли, когда вдруг рядом под тяжестью чьих-то сапог хрустнули сухие ветки. Затуманенный взор медленно пополз вверх, по стоявшим перед ним ногам: солдат революционной армии, на спине- у него чье-то тело, окровавленный, истерзанный мешок с повисшей изувеченной рукой - кровь уже не текла.

- Я нашел его у опушки. Кончается. Руку ему изувечило, мой… мой лейтенант…

Солдат, высокий и чернявый, сощурил глаза, чтобы разглядеть знаки различия

- Наверное, помер. Тяжелый, как мертвец.